От любви не спрячешься

Вместе они подойти к черному ходу главного дома. Себастьян, зачем-то быстро заправив футболку в джинсы и пятерней пригладил волосы. Глядя на старинные толстые стены из почтенного песчаника, внезапно ощутил почти церковное благоговение и с трудом подавил желание перекреститься. Похоже, отец испытывал нечто подобное, так как быстро сдернул с головы панаму.

Леонард открыл тяжелую дубовую дверь, и вековые петли ответили протяжным скрипом. Шаги гулко отдавались на каменном полу и широких ступенях кухонной лестницы. Отец и сын встретились слишком поздно, и теперь каждый испытывал лишь смущение и неловкость. Себастьян подумал, что лучший способ избавить и старика, и самого себя от страданий – побыстрее уехать. Он не понимал, зачем приехал в Айдахо; в его жизни было немало дел и помимо пустого молчания рядом с отцом. Проблем вполне хватало и в штате Вашингтон. Предстояло привести в порядок дом матери и подготовить его к продаже. Да и со своей жизнью надо было что-то делать. В Бойсе он торчал уже три дня. Вполне достаточно, чтобы наладить диалог. Да вот только ничего не получалось. Так что оставалось помочь отцу передвинуть этот самый грозный буфет, собрать вещи и уехать.

Всю середину просторной кухни занимал большой стол для разделки мяса. Проходя мимо, Леонард бросил панаму на его изрубленную поверхность. Все стены, от пола до высокого, в двенадцать футов, потолка, занимали белые шкафы. Утреннее солнце уже по-хозяйски заглядывало в окна и с удовольствием смотрелось в зеркальные, безупречно чистые поверхности из нержавеющей стали. Тяжелые туристские башмаки Себастьяна гулко простучали по массивным черно-белым плитам кухонного пола. Отец открыл дверь в парадную столовую. Огромный, длиной не меньше двадцати футов, стол был покрыт красной камчатной скатертью. На нем стояла, соответствующих размеров ваза со свежесрезанными цветами. И мебель, и окна, и шторы казались не столько живыми героями реальной жизни, сколько музейными экспонатами. Тщательно отполированными, ухоженными реликвиями. Да и воздух напоминал музейный: холодный и чуть затхлый.

У дальней стены возвышалось фантастическое сооружение: великолепный резной дворец на ножках и с многочисленными ящиками. Его-то и потребовалось зачем-то сдвинуть с места. Отец и сын дружно направились к историческому наследию. Сейчас звук их шагов тонул в толстом пушистом ковре.

– Скорее всего, это и есть тот самый буфет.

– Да. Французский, очень старый. Семья миссис Уингейт бережно хранит его уже больше сотни лет. – Леонард снял с открытой полки большой серебряной чайный поднос и переставил его на стол.

Себастьян и сам видел, что экспонат несет на себе печать времени. Да и национальная принадлежность раритета не слишком его удивила. Впрочем, всей этой породистой тщеславной древности он предпочитал линии современные и не препятствующие комфорту.

– И куда же приказано двигать?

Леонард кивнул на пустующий кусок стены возле двери, наклонился и крепко схватил буфет у основания. Себастьян взялся с другого конца. Несмотря на громоздкость, экспонат поддался и вскоре переехал на новое место. Осталось лишь поставить его ровно, вплотную к стене.

В этот момент из соседней комнаты донесся громкий голос Джойс Уингейт:

– И что же ты сделала?

– Я не знала, что делать, – ответил другой голос, который Себастьян сразу узнал, – Совсем растерялась. Просто убежала села в машину и поехала к Люси на свадьбу.

– Ерунда какая-то. Сама подумай, как мужчина может вдруг ни с того ни сего стать геем? Разве такое случается?

Себастьян взглянул на отца. Тот невозмутимо взял со стола поднос и не спеша поставил на его блестящую поверхность серебряные сахарницу и молочник.

– Мужчина не становится геем вдруг, мама. Если подумать, то явные признаки существовали и раньше.

– Какие признаки? Я не замечала ничего подозрительного!

– Ну, например, Лонни питает противоестественную любовь к старинным порционным горшочкам.

Порционные горшочки? Черт возьми, это еще что за штука? Себастьян посмотрел на открытую дверь, из-за которой доносились голоса. В отличие от отца он даже не собирался делать вид, что не подслушивает. Уж слишком любопытным казался ему разговор.

– Многим мужчинам нравятся красивые горшочки.

Так что же, они обе до сих пор даже не подозревали, что парень голубой?

– Ну, назови хотя бы одного, – потребовала Клер.

– Например, тот шеф-повар в телевизионной программе. Не помню, как его зовут.

Ответа не последовало. После долгой паузы Джойс спросила:

– Значит, ты уверена, что все кончено?

– Абсолютно уверена.

– Какой ужас! Лонни так прекрасно воспитан. И так хорошо готовит заливное с томатами.

– Мама, я застала его с мужчиной! Они занимались сексом! В моей гардеробной! Ради всего святого, не упоминай хотя бы заливное с томатами! В задницу заливное!

Леонард бережно водрузил поднос с чайными принадлежностями на прежнее место в буфете. На долю секунды взгляды отца и сына встретились. Впервые с момента приезда Себастьян заметил в зеленых глазах отца искру смеха.

– Клареста, проследи, пожалуйста, за лексикой. Вовсе не обязательно выкрикивать непристойности. Вполне можно обсудить ситуацию спокойно.

– Неужели? Тебя послушать, так мне следовало бы остаться с Лонни лишь потому, что он знает, что и какой вилкой надо есть! Ах да, и еще жует с закрытым ртом!

Снова повисла пауза. Потом Джойс произнесла:

– Полагаю, свадьбу придется отменить.

– Полагаешь? Я так и знала, что ты не сможешь ничего понять, и даже не хотела ничего тебе говорить! Сказала лишь потому, что ты все равно заметишь его отсутствие за обедом в День благодарения!

Голос Клер зазвучал яснее и громче: она явно приближалась к открытой двери.

– Понимаю, что Лонни всем тебя устраивает. Беда лишь в том, что безупречный джентльмен больше не устраивает меня!

Волосы младшей леди Уингейт оказались затянуты в какой-то причудливый узел – аккуратные, гладкие, блестящие, под стать вот этому буфету из красного дерева. А одета она была в белый костюм с широкими лацканами и в темно-синюю блузку, на которой очень эффектно выделялась длинная нитка жемчуга. Юбка не прикрывала коленей. На стройных ногах красивые белые туфли с каблуками наподобие серебряных шаров. Отполированная и наглухо закрытая. Почти монашка. Совсем не похожа на ту Клер Уингейт, которую Себастьян видел совсем недавно. Босая, растрепанная, с черными разводами под глазами, та Клер испуганно прижималась спиной к двери гостиничного номера и беспомощно вываливалась из глупого розового платья.

Возле двери в столовую она снова повернулась к матери:

– Мне нужен мужчина, который не только знает, где у него вилка для солений, но и готов пользоваться ею чаще, чем по большим праздникам.

В глубине комнаты раздался возмущенный возглас:

– Но это, же просто вульгарно? Ты говоришь, как самая настоящая потаскуха!

Клер прижала руку к груди.

– Я потаскуха? Да я жила с голубым! И так давно не занималась сексом, что с полным основанием могу назвать себя девственницей!

Себастьян рассмеялся. Просто не смог сдержаться. Воспоминание о том, как среди ночи она вдруг принялась срывать с себя одежду, не слишком гармонировало с понятием девственности. Клер услышала посторонний звук, обернулась и тут же наткнулась на смеющийся взгляд. В течение нескольких секунд она не могла понять, что к чему. Растерянно, беспомощно сморщилась – так, словно внезапно обнаружила что-то постороннее и абсолютно лишнее. Что-то вроде буфета на непривычном месте или сына садовника в столовой. Щеки ее покрылись легким румянцем, а складка между бровей стала глубже. Но, как и в, то утро в отеле, когда она обернулась и увидела мужчину в экзотическом наряде из полотенца, Клер быстро пришла в себя и обрела уверенность. Провела рукой по вопросам и спокойно вошла в столовую.