От мыльного пузыря до фантика (сборник)

Хоть Ниточка и казалась крепкой, а взяла как-то и лопнула – с лёгоньким таким взрывом: ах!..

Лопнула – и сказала Камушку-с-Круглой-Дырочкой:

– Извини… перетёрлась я!

– Об меня? – с ужасом спросил он.

– Да нет, – ответила Ниточка и, виновато улыбнувшись, сбежала вниз. – Об время.

А что уж она имела в виду – только она одна и знала.

Камушек-с-Круглой-Дырочкой почувствовал, что больше не привязан. Казалось бы, катись теперь куда хочешь: падай – и катись по дорожке… свобода!

Только как же тогда счастье – которого он, Камушек-с-Круглой-Дырочкой, так ещё и не сделал?

Новая Ниточка оказалась синтетической: такие не перетираются.

«Это навсегда», – с тоской подумал Камушек-с-Круглой-Дырочкой, а Синтетическая Ниточка спросила:

– Тебя зачем на меня повесили?

Значит, она не знает зачем! Значит, ей надо сказать: на память, – а больше ничего не говорить. И новая эта ниточка никогда не станет упрекать его в том, что он не делает счастья! Можно висеть себе на шее – и ни о чём не думать. Просто висеть, висеть, висеть на Синтетической Ниточке – вечно.

– Меня повесили… – начал было Камушек-с-Круглой-Дырочкой, а закончил совсем не так, как хотел: – …чтобы я счастье делал.

– Делаешь? – осведомилась Синтетическая Ниточка.

«Делаю! Скажи: делаю! – твердил ему внутренний голос. – Она синтетическая, что она понимает в счастье? Пусть думает, что ты не просто так висишь, а при деле… дескать, висишь – и от тебя происходит счастье! Тогда она будет уважать тебя, эта Синтетическая Ниточка, – и больше никогда даже и не произнесёт слова «счастье»!

– Не делаю, – сказал Камушек-с-Круглой-Дырочкой и, не дожидаясь следующего вопроса, признался: – Потому что не знаю, как его делать!

А Синтетическая Ниточка со вздохом ответила:

– М-да… никто не знает, как его делать, это счастье!

И вдруг улыбнулась – причём настолько кроткой улыбкой, что Камушек-с-Круглой-Дырочкой засомневался, вправду ли она синтетическая… Синтетические так, вроде, не улыбаются.

Новая Ниточка ни разу не упрекнула его в том, что он не делает счастья.

Она ни разу не напомнила ему, что он не делает счастья.

И даже самого этого слова – «счастье» – ни разу не произнесла.

Вот как странно…

Годы шли, а совесть мучила Камушек-с-Круглой-Дырочкой всё сильнее и сильнее. Синтетическая Ниточка не перетёрлась, но в один ужасный день развязалась: синтетические ниточки невозможно завязать накрепко – в этом их слабость!

Быстрой серебристой струйкой она скользнула вниз, успев шепнуть: «Я люблю тебя» – и навсегда исчезла.

А Камушек-с-Круглой-Дырочкой повесили на новую ниточку.

Потом – ещё на одну, и ещё на одну, и ещё…

Накануне какой-то следующей ниточки он сказал:

– Выбросьте меня. Я не умею делать счастье. Я просто так всю жизнь провисел на шее. Найдите себе другой камушек – настоящий! Который умеет делать счастье.

И услышал в ответ:

– Ты и есть самый настоящий. Спасибо тебе за такую счастливую жизнь.

И тогда Камушек-с-Круглой-Дырочкой удивился, как же это, оказывается, просто – делать счастье.

Один ореол

Один Ореол витал себе над одной великолепной головою. Он давно уже так витал – внимания случайных прохожих, вообще-то, не требуя: ореол ведь вещь такая… витает – и никому не мешает. При этом понятно, что любой мало-мальски случайный прохожий никакого ореола, скорее всего, просто не заметит… конечно, если взять действительно случайного прохожего.

Что же касается Мухи Обыкновенной, то Муха Обыкновенная к случайным прохожим никакого отношения не имела – и, стало быть, неудивительно, что она не только заметила Ореол, но и полетела строго по направлению к нему, и даже более того – уселась на ореол сверху и деловито спросила:

– Вы чего это тут витаете, уважаемый?

Ореолу бы взять да ответить что-нибудь вроде: «Вас это не касается, Муха Обыкновенная!» или «Следуйте, пожалуйста, своею дорогой и не отвлекайте меня от витания, Муха Обыкновенная!» – ан, нет! Вместо всего этого Ореол начал объяснять Мухе Обыкновенной, «чего он тут витает»… а на такой непонятный вопрос, разумеется, быстро не ответишь. Вот почему ответ у Ореола получился длинный и сбивчивый – вроде следующего:

– Я тут чего это витаю… я тут того это витаю, что такое у меня предназначение – витать. Если бы вы, Муха Обыкновенная, спросили, например, у Облака, чего это оно тут плывёт, или у Ветра, чего это он тут дует, они бы вам, Муха Обыкновенная, ответили приблизительно то же: такое у нас предназначение – плыть или дуть… У вас, Муха Обыкновенная, есть ещё какие-нибудь вопросы – или я могу начать продолжать витать?

– Нет, – ответила Муха Обыкновенная, – начать продолжать витать Вы, уважаемый, не можете, потому что плыть и дуть – это одно, а витать – это совсем другое.

Ореол, пока не витая, терпеливо, как мог, подождал дальнейших объяснений, но не дождался их и сказал:

– Мне кажется, я не говорил, что плыть, дуть и витать – это одно и то же занятие!

– Витать, – сразу же возразила Муха Обыкновенная, – это вообще не занятие – это вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е.

Такого длинного слова Ореол никогда в жизни не слышал…

Всё ещё не витая, он с уважением посмотрел на Муху Обыкновенную, знавшую это бесконечно длинное слово, и спросил:

– Не могли бы Вы, Муха Обыкновенная, объяснить мне, что означает «вре… мя… пре… про… вож… де… ни… е», – при этом чуть не поперхнувшись окончанием диковинного слова.

– Вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е, – отчеканила Муха Обыкновенная, – есть пустая трата времени – и всё. Иначе говоря, от него, вре-мя-про-вож-де-ни-я, никому ни жарко ни холодно.

– Так это и хорошо! – обрадовался Ореол: ему совершенно не хотелось, чтобы от него кому-нибудь стало жарко или холодно. Потом он полюбопытствовал. – А от Вас, Муха Обыкновения, кому-нибудь жарко… или холодно?

– Обо мне тут речи вообще не идёт! – поспешила заверить его Муха Обыкновенная. – Я летаю. А Вы витаете! Вы же не станете спорить со мной, если я скажу, что летать – это одно, а витать – это совсем другое?