От первого до последнего слова

В эту тяжкую, невыносимую ночь Дмитрий Евгеньевич ненавидел и пташек, и свою собаку.

Ну, и самого себя по привычке!..

– Натворили вы дел, Дмитрий Евгеньевич, – сказал ему главврач после того, как медсестру Екатерину Львовну с проломленной головой свезли в реанимацию. – Вот и разбирайтесь теперь сами! Что хотите делайте, только разбирайтесь!.. Так невозможно дальше! А если журналюги пронюхают, что у нас не только пациенты мрут, но еще и персонал, что тогда с больницей станет?!

Он сидел на подоконнике, злой, взъерошенный, с желтым, перекошенным на одну сторону лицом. За щекой у него была таблетка валидола. Долгов никогда раньше не видел, чтобы Василий Петрович сосал валидол.

Врачи редко угощаются подобными препаратами.

Профессор Потемин, учивший Долгова медицинской премудрости на кафедре общей хирургии, говаривал своим студентам:

– Дорогие мои, если вам помогает валидол, поздравляю вас! Это означает только одно – у вас ничего не болит!

Долгов стоял перед Терентьевым, как школьник, которого собираются отчислять, а он и возразить-то ничего не может, потому что знает, что возражать нечего, только упорно молчит и про себя повторяет что-то вроде: «Все козлы!»

– Как она к вам туда попала, в кабинет?! Что она там делала на ночь глядя?! Смена не ее была, Татьяна Павловна мне сказала, что Катьку эту целый день в глаза не видала! – Терентьев перевел дух и погладил свой бок с левой стороны, должно быть, нехорошо ему было. – Не больница, а проходной двор, ей-богу! Вечно к вам сюда какие-то люди едут, а здесь место для приема неподходящее! Если ведете прием, ведите его у себя в медицинском центре, или где вы там практикуете?..

– Василий Петрович, – перебил его Долгов, изнемогая в этом дурацком положении отчитываемого школяра, – вы же знаете, что прием мне больше вести негде. Так все делают, не только я!..

– Но только у вас почему-то в кабинетах находятся медсестры с травмами черепной коробки! Вам все позволено, потому что врач вы отменный, и все про это знают, и я знаю! – Тут Терентьев повысил голос, потому что Долгов опять собрался возражать. – Но то, что у нас в больнице творится в последнее время, – по вашей милости творится! – совершенно недопустимо, Дмитрий Евгеньевич!

На площадке сильно дуло, рама глухо стучала, когда на нее налегал ветер, и на пятом этаже, в урологии, курили какие-то больные. Долгов слышал их голоса, обсуждавшие футбол. Время от времени дверь приоткрывалась, кто-нибудь заглядывал и, пробормотав извинение, убирался обратно в коридор. Долгов даже представить не мог, что будут завтра говорить в больнице!..

Не мог и не хотел.

– И не нужно мне никаких объяснений ваших, Дмитрий Евгеньевич! Придете, когда разберетесь во всей этой …! – И тут Терентьев произнес очень энергичное слово. – Пока не разберетесь, не приходите. Срочных больных возьму я, а остальных вон хоть Хромов.

– Я не понял, – медленно выговорил Долгов. – Вы увольняете меня?

– Идите в жопу, Дмитрий Евгеньевич, – ответил главврач, порылся в кармане, нашел старомодную алюминиевую трубочку валидола, отвинтил крышечку и кинул за щеку вторую таблетку. – Какого лешего мне вас увольнять с работы?! Вы не просто хирург, вы… а, черт побери вас совсем!.. вы на самом деле гений, и я об этом знаю. Но такие чудеса, что у нас в больнице происходят, еще раз говорю, по вашей милости происходят, мне не надобны! Разберитесь во всем. Лучше всего прямо завтра, тогда и больных никому брать не придется! Отчего писатель помер, хотя здоров был, как лошадь, и вы это подтверждаете! Отчего медсестра с проломленным черепом у вас в кабинете на полу валялась?!

– Он же принимал какие-то странные таблетки, – беспомощно сказал Дмитрий Евгеньевич. – Помните? Их забрал адвокат, Глебов, кажется.

– Ну так найдите адвоката, выясните, что это за таблетки! Ну, как это в кино делается, видели?

Долгов покачал головой.

– Я не смотрю кино, Василий Петрович. И не знаю, как там делается.

– Значит, посмотрите и узнайте!

– Я не милиционер и не сыщик.

– А мне плевать на это, – устало сказал Терентьев. – Мне важно, чтобы у меня в больнице все было тихо и спокойно! Чтоб больные выздоравливали, а персонал работал! А когда больные помирают, а персонал по башке получает, это не больница выходит, а публичный дом какой-то!..

Вот на этом самом «публичном доме» разговор у них и закончился, и Долгов поехал домой, совершенно не понимая, что делать дальше.

Разбирайся – сказал Терентьев. Разбираться, но как?! Как?!

Поначалу он еще хорохорился, бодрился, уговаривал себя – все в духе того школьника, который сжимает потный кулак и повторяет про себя: «Все козлы!»

Нужно придумать какой-то план действий, говорил он себе. Ну, хотя бы найти, в самом деле, того полосатого адвоката, который источал приторную, ненатуральную любезность и был так невыносимо высокомерен. И кого-то с телевидения, кто сделал переполошившую всех передачу!.. Наверное, в милицию надо пойти, там точно занимаются этим делом! А может, и не занимаются.

Дмитрий Евгеньевич был бесконечно далек от каких бы то ни было детективных историй. Все его криминальное прошлое сводилось к тому, что однажды после госэкзамена по хирургии его и еще пяток однокурсников загребли в отделение, потому что они очень шумели в парке над речкой. В городе Екатеринбурге это было. Ему тогда здорово попало от родителей.

Они начали ездить в командировки, когда Долгову стукнуло четыре года, и ездили постоянно. Они очень много работали и объясняли мальчику, что плохо учиться и плохо себя вести стыдно как раз потому, что вся семья трудится в поте лица. Он старался хорошо себя вести и хорошо учиться, иногда у него это получалось, иногда не очень – как тогда, в парке! – но все же до детективов дело никогда не доходило.

Как он будет искать человека, который размозжил голову медсестре, да еще в его кабинете, ключей от которого не было ни у кого, кроме своих?!

Как он станет искать убийцу – если писателя действительно убили?!

Как он будет жить после того, как Терентьев сказал ему, что больных – его больных! – заберет он сам и Костя Хромов!?

Как он вернется в больницу – если вернется?! Что он скажет коллегам, доброжелателям, недоброжелателям, Марии Георгиевне, Бэлле Львовне, Абельману?!

Приехав домой, он решил было напиться, но позабыл об этом. Полночи он просидел в качалке на высоком балконе – этим балконом он особенно гордился, хотя строители говорили, что ничего не выйдет и такие балконы – по периметру всего дома! – уже давно не в моде, так никто не строит. Но Долгова было трудно сбить с толку. Он всегда точно знал, чего хочет, и добивался своего.

Балкон возвели, хотя под него пришлось подставлять сваи, и за тем, как их заколачивали, наблюдал отец, великий строитель, и страшно гордился тем, что, кроме него, никто не знает, как именно их нужно вколачивать, чтобы было правильно!..

– Технология, технология, дорогие мои, – говорил он Долгову. – Технология – великая штука!..

Вот с этим Долгов был абсолютно согласен.

Технологии раскрытия преступлений он не знает и изучить ее до завтра вряд ли сумеет.

Он сидел в качалке, отталкивался ногой. Слушал дождь. Собака Джесс пришла к нему, брякнулась в ноги и долго и призывно на него смотрела – мечтала, чтобы погладил. Он погладил, но совсем не так, как ей хотелось!

Ей хотелось, чтобы он гладил осязаемо и чтобы она сразу поняла, как он ее любит и как скучал по ней весь день – она-то ведь по нему скучала! А он гладил рассеянно и невнятно – то ли гладил, то ли просто водил рукой. Джесс не любила, когда ее так гладили. И пугалась, когда он бывал расстроен, этот единственный, самый важный человек в ее жизни, а в последнее время он постоянно был расстроен. Джесс утешала его как могла. Лезла лизаться, дышала в лицо, поддавала носом мячик, чтобы Долгов покидал ей, но ничего не помогало. И соперница куда-то делась! Джесс ужасно ревновала его к сопернице, иногда, страшно подумать, ей казалось, что хозяин любит соперницу больше, чем ее, Джесс! Но вот соперница подевалась куда-то, и он все время грустный, и гладит как-то невнятно, и мячик не кидает, и думает о своем, уж точно не о Джесс! Пусть бы лучше уж соперница вернулась, что ли, может, и он бы повеселел!