От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии

Тех, кто приходил в часовню Святого Вита, после религиозной церемонии подводили к алтарю, где из них изгоняли танцующих демонов. Хотя многие совершенно излечивались, некоторые продолжали дергаться до конца жизни. Название «пляска святого Вита» дожило до наших дней. Его применяют к мышечным сокращениям, которые не имеют ничего общего с массовыми плясками Средневековья.

Англичане всегда интересовались тарантеллой — ив XVII, и в XVIII веке. Им нравился живой неаполитанский танец, который прислуга обоих полов тут же исполняла, стоило только намекнуть на чаевые. Я обнаружил одно из самых ранних английских упоминаний о тарантуле и тарантелле. Это был путешественник Джордж Сэндис, который, возвращаясь в 1611 году с Ближнего Востока, вышел на побережье Калабрии, где, по его словам, «великое множество тарантулов».

«Они прячутся в ямках, пещерах, — продолжил он, — в грязных отбросах, между бороздами, и деревенским людям приходится жать урожай в сапогах. Укус смертелен, а если средства, принятые против яда, помогают, то такие случаи считаются чудом. Некоторые люди после укуса тарантула впадают в глубокий сон; другие — напротив — никак не могут уснуть. Кто-то все время подпрыгивает, а другие становятся невероятно ленивы. Один бранится, второй страдает от непрерывной рвоты, третьего охватывает помешательство. Кто-то рыдает, а кто-то не может удержаться от смеха, и это — самое распространенное явление. Когда человек слишком весел, о нем говорят, что его ужалил тарантул. Разновидностей тарантула так же много, как и симптомов вызванного им заболевания… Веселые, буйные и другие, чересчур активные, излечиваются музыкой. Заслышав ее, они пускаются в пляс и танцуют без устали, так как с движением и потом яд выходит из организма. А музыку приходится выбирать, чтобы пробудить в печальных и сонных людях желание танцевать. Если это удается, они своей пляской доводят музыкантов до изнеможения. Со временем боль уходит вместе с инфекцией, и мозг освобождается от страдания. Если музыка прерывается, болезнь возвращается, поэтому надо играть, пока она окончательно не исчезнет».

Затем Сэндис упоминает знакомого нам персонажа — епископа в красной сутане.

«Епископа этой страны, — пишет он, — облаченного в красную сутану, увидел человек, пострадавший от укуса тарантула. Больной издал истошный крик и пустился в пляс вокруг священника. Епископ оскорбился и приказал ему оставить себя в покое, а сам торопливо пошел прочь. Однако присутствовавшие при этом люди стали просить епископа проявить сочувствие к бедному несчастному человеку, который, возможно, умрет. Пусть епископ постоит тихонько и потерпит, пока из больного не выйдет дьявол. Священник устыдился и остался стоять, а больной плясал вокруг него несколько часов. Случилось чудо: больной окончательно выздоровел». Сэндис не понял: то, что, по его понятиям, было «истошным» криком, на самом деле выражало не насмешку, а восхищение. Не зря люди просили епископа остаться: они знали, что красный цвет его одеяния может содействовать излечению.

Сэмюел Пипс в своем дневнике за 4 февраля 1662 года упоминает некого «мистера Темплера», великого путешественника, который, говоря о тарантуле, заметил, что во время сбора урожая в Италии «музыканты идут на поля, ожидая, что их наймут люди, укушенные пауками». Среди английских путешественников, интересовавшихся тарантизмом, был философ Джордж Беркли, епископ Клойна. Он приезжал в Южную Италию в 1717–1718 годах, и жаль, что мало видел, потому что рассказчик он идеальный. В Бари, однако, он стал свидетелем редкого проявления: танцующий человек схватил меч и сделал в его сторону угрожающий жест. В дни, когда мечи стали атрибутом тарантеллы, женщины, как и мужчины, часто танцевали с ними и иногда наносили себе ими ранения, как жрецы Кибелы. Куда бы ни приезжал Беркли, он просил показать пауков, но ему удалось увидеть их очень мало. О тарантулах он слышал много вздора. Например, один приор из Барлетты сказал мне, что человек может отравиться, если съест фрукт, укушенный пауком.

Начиная с XVIII века, путешественники, которые редко углублялись в страну южнее Неаполя, знали тарантеллу лишь как быстрый деревенский танец, о котором Рэмидж писал, что «он похож на старинный, довольно вульгарный шотландский танец, прозванный pillow („подушка“), от которого отказались, после того как в моду вошла кадриль». 15 апреля 1801 года в Лондоне произошло любопытное представление. В этот день до Англии дошла весть о победе Нельсона при Копенгагене. Лорд Рексол говорит, что примерно в десять часов вечера он решил навестить сэра Уильяма Гамильтона, который жил тогда в особняке, что соответствует сейчас дому 23 на Пикадилли, напротив Грин-парк. Там он обнаружил маленькую компанию друзей, которым Эмма Гамильтон пела песни, аккомпанируя себе на клавесине. Потом она решила станцевать тарантеллу.

«Сэр Уильям начал танцевать вместе с ней, но, как и следовало ожидать, через несколько минут устал. Герцог де Нойя сменил его, но и он, будучи на сорок лет моложе сэра Уильяма, быстро сдался. Тогда леди Гамильтон послала за своей горничной, но и она вскоре запыхалась. Ее выручила чернокожая служанка, которую лорд Нельсон подарил леди Гамильтон по возвращении из Египта».

Леди Гамильтон тогда было сорок; сэру Уильяму — семьдесят один год.

Глава шестая. Воспоминания о Великой Греции

Древний порт Таранто. — Ирландский святой покровитель. — Изматывающий сирокко. — Великолепные устрицы. — «Фермы» морепродуктов. — Посещение Платоном Таранто. — Реликвии Великой Греции. — Город гончаров Гроттальи. — Место рождения Родольфо Валентино. — Колония Метапонт. — Матера и пещерные дома. — Страна Карло Леей и Эболи.

1

Славе Таранто — по утверждению Ленормана в его работе «Великая Греция» — немало способствовал ввоз в Европу cattus domesticus, или домашних кошек. Полагают, что кошка явилась сюда из Египта или с Крита. Если это действительно так, то, вступив на священную землю, вы видите берег, к которому приставали корабли с философами, поэтами, купцами и завоевателями. Все они, как и вы, смотрели на место, куда ступило это существо, возмущенно покачивающее хвостом. Кошка соблаговолила разделить с нами жилье. Участия в таком переселении достаточно для того, чтобы обрести славу, а налить кошке первое блюдце молока или сливок — значит удостоиться невероятной привилегии. Давайте не будем слишком присматриваться к этой легенде: было бы невежливо с нашей стороны найти в ней изъян и оскорбить Таранто. И как же кстати то, что святой Катальдо (ирландец по происхождению) является покровителем города.

В античности город отмечали за его географическое положение. Известен он также и за выращивание морепродуктов. Хотя инвестиции и помогли Таранто развить сталелитейную промышленность и другие отрасли народного хозяйства, больше всего запоминаются его рыбные рынки и люди, выходящие на берег со связками иссиня-черных моллюсков и ведрами, полными устриц и других морепродуктов.

По продолжительности это занятие — одно из древнейших на земле. Таранто — греческий Тарас — был основан за семьсот лет до Христа, то есть две тысячи шестьсот лет назад. Мир за это время изменился: зарождались, расцветали и исчезали нации и города, но рыбаки Тараса — Тарента — Таранто, — кажется, бессмертны. Так же, как и много лет назад, выглядят их лица цвета кирпича, греческие носы и брови, похожие на усики у раков.

Тарас возник не так, как другие греческие города Южной Италии. Греки основывали колонии за пределами страны, посоветовавшись прежде с Дельфийским оракулом. Для этого у них имелись разные причины: сельское хозяйство не поспевало за ростом населения; колонистам хотелось торговать за морем; к тому же авантюрный характер греков не давал им усидеть на месте, но главное — это то, что бедная, каменистая почва не могла поддержать всех своих граждан. Однако жители будущего Таранто покинули дом по другой причине: их презирали как бастардов. Слово при этом использовалось менее приятное. Эти молодые люди родились в Спарте во время войны, длившейся девятнадцать лет. Армия тогда была далеко от дома. Недовольные своим статусом, они решили уехать из Спарты и образовать собственную колонию, где надеялись стать политически независимыми и заработать себе на жизнь. Так они и поступили. Тарас сделался самым знаменитым и богатым городом Великой Греции. В пору своего расцвета жители Тараса могли выставить на поле боя тридцатитысячную пехоту, не говоря уже о знаменитой кавалерии.

Я приехал в душный, жаркий вечер. Заходящее солнце нещадно поливало город. Таким я его себе и представлял — узкий остров с белыми домами у входа в голубую лагуну. Неподвижная вода раскинулась на шестнадцать миль. В ней отражалось южное небо. Два моста — по одному с каждого конца — соединяли остров с материком. Лагуну делили друг с другом рыбацкие суда и военные корабли, словно все они относились к временам Великой Греции и знать не знали о Риме.

Увы, я смотрел на все с болью и меланхолией. В чем дело? Я подумал, что простудился. Разозлившись на самого себя за то, что опростоволосился в самый важный момент путешествия, я печально поехал по прямоугольному новому Таранто, не зная, в каком отеле остановиться. Наконец, увидев хорошую парковочную площадку, выбрал гостиницу, в которой предлагали лишь номер и завтрак. Тем не менее все здесь было поставлено на широкую ногу. Отель недавно открылся, что характерно для меняющегося лица Южной Италии. Я вышел из лифта в полутемный, прохладный коридор, облицованный мрамором. Подумал, что интерьер соответствует моему настроению: все здесь напоминало о похоронах. Направился в номер с таким чувством, словно шел в гробницу Великой пирамиды. Одна стена в комнате была сплошь стеклянной, оттуда открывался вид на приятный городской сад, где старики сидели под деревьями, а дети гонялись друг за другом по посыпанным гравием дорожкам. Номер был — слава тебе, господи — оборудован кондиционером. Ванная явдялась образом итальянской страсти к far figura — желанию произвести впечатление. Начало этому заложил Голливуд, в фильмах которого актрисы нежатся в пышной пене. Из черных мраморных стен торчали хромированные краны. Все выглядело великолепно, за исключением того, что пробка в ванне не работала: она застряла в сливной трубе. Вероятно, это сделал ребенок, впервые увидевший такую современную ванную. В обычном состоянии я просто бы рассмеялся, однако нахлынувшая на меня депрессия проявила себя в полной красе. Я сурово высказал претензии по телефону (в номере имелись два аппарата). После звонка явился молодой человек в голубых джинсах, с гаечными ключами, торчащими из всех карманов. Вид у него, как и у всех водопроводчиков, был растерянный, словно его закабалила сила, справиться с которой было не в человеческих возможностях. Тихонько постучав по трубе, он сказал, что сделать ничего нельзя. Тут вошла горничная и выслушала наш спор. Это была крепкая деревенская девушка — невысокая, темноволосая, расторопная. Насколько могу судить, в ней не было ни одной черты, которой бы заинтересовался Пракситель. Она взяла меня за руку, словно шестилетнего ребенка, повела в ванную и быстро заговорила на местном наречии, из которого я не понял ни слова, и продемонстрировала самую простую вещь в мире — заткнула отверстие дорогой ванны мокрой губкой. Я был благодарен за то, что она понизила статус far figura до нормального уровня.

Затем я пошел к фармацевту. Итальянские фармацевты придерживаются латинской логики — продают лекарства. Здесь не продают фотоаппараты, часы, соли для ванной, косметические маски, зажигалки, карандаши, губную помаду или бритвенные лезвия. Это означает, что обычная фармация не забыла, с какой целью ее создали, и не важно, как далеко она ушла от Эскулапа. И в самом деле: здешние аптеки навевают ранние воспоминания, кажется, что вот-вот увидишь чучело аллигатора. Аптека, в которую я пришел, была хорошей. Здесь было темно и пахло лекарствами. Пожилой человек ученого вида вышел из тени, и я пожаловался ему на недомогание.