От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
Шрифт:
Что случилось? Вижу справа людей, устремляющихся к лесу. Среди них pr'evot, Йон Хагеманс [25] . Он в шортах, голый по пояс, пристегнутый к ремню шлем болтается на ходу, автомат на плече. Это взвод, который в любой момент поднимается по тревоге. Такой взвод, из сменяющихся по очереди, всегда готов при любых обстоятельствах вступить в бой. Люди Хагеманса, экипированные примерно так же, как и он, совсем не по уставу, реагируют мгновенно. Из леса в нашу сторону раздается несколько выстрелов. Лично я, в своем вагоне с соломой, не слышу ничего, как и мои друзья. Парни углубились в лес, развернулись в цепь, как на учениях, и исчезли из вида. Все спокойно, но, на всякий случай, по тревоге поднят еще один взвод из хвоста состава, а зенитные пулеметы направлены на лес. Время от времени до нас доносились несколько одиночных выстрелов и коротких автоматных очередей. И опять ничего! Через добрые четверть часа, может быть больше, мы услышали голоса; затем я увидел, как один за другим возвращались отправившиеся на разведку ребята. Они ничего не видели и не слышали. Партизаны? Охотники? Игра воображения? Кто знает! Все заняли свои места, и поезд тронулся. Лес, затем, для разнообразия, степь, снова лес. Это была Украина!
25
Хагеманс Йон – наставник в Jeunesses Rexistes – рексистской молодежной организации. После того как первый контингент легиона «Валлония» понес тяжелые потери
Сегодня 1 июня 1942 года. Не припомню ни единого облачка на небе с тех пор, как мы оставили Регенвюрмлагерь. Погода неизменно просто замечательная, очень жарко. Это действительно война? Не сплю ли я? Все то, что я вижу, что испытываю, – неужели это реально? Порой я задаюсь таким вопросом! Поезд продолжает катиться, проходит утро, затем полдень и обеденное время. Когда, в 14:00 или 15:00, я приподнялся и высунулся из норы в соломе, то инстинктивно посмотрел вперед. И тут же увидел огромное металлическое сооружение. По мере приближения мне становилось ясно, что это верхние арки моста, огромного моста. Еще не доезжая до него, мы увидели реку. Широкую и величественную, это Днепр! Когда тают снега или идут проливные дожди, он, должно быть, еще шире, потому что мост распростерся намного дальше теперешних берегов реки. Но и сейчас Днепр выглядит весьма впечатляюще.
Теперь мы в самом центре Украины. Затем сразу же появился Днепропетровск, первый большой русский город, который мы должны проехать, потому что Одессу мы миновали, объехав ее по пригородам. Мы уже пересекли Прут, Днестр, Южный Буг и Ингул, но Днепр грандиознее всех. Колокольни в форме луковиц, бревенчатые дома пригородов и унылые старые постройки, мрачные и полуразвалившиеся – в самом центре города. Солнце и широкие дороги с утрамбованной землей несколько компенсируют все это уныние и нищету. Я говорю «дороги», потому что язык не поворачивается назвать их улицами или проспектами. Двери, оконные переплеты, деревянные или железные, без малейших следов покраски или если где-то она и осталась, то, должно быть, еще со времен до Октябрьской революции! А ведь она была в 1917 году! Все кругом ржавое – да, это главное впечатление, которое остается в памяти. Ржавчина повсюду. Даже старые кирпичные кладки кажутся покрытыми ржавчиной, пропитанными, влажными от ржавчины. Ни единого нового здания или хотя бы более или менее недавней постройки. Все старое, старое, старое. Здесь все, похоже, осталось с царских времен и, несомненно, ничего не построено за советское время. Может быть, встречаются исключения в виде тех или иных промышленных зданий, но это не наверняка [26] . Я вспоминаю «Отверженных» Виктора Гюго.
26
Огромные промышленные предприятия были построены в Днепропетровске (до 1926 г. Екатеринослав) в советское время с 1928 по 1941 г., в 3,5 раза только за период 1928–1937 гг. увеличившие выпуск чугуна, стали и проката по сравнению с уже имевшимися дореволюционными мощностями.
Мы въезжаем на вокзал Днепропетровска, очень большой вокзал со множеством путей, похожий на сортировочную станцию. Везде суматоха, все заняты. Немецкий персонал очень активный, славяне особо не спешат. Великое множество грузовых вагонов вроде нашего или постарее, выстроилось на путях. Двери и окна зарешечены колючей проволокой или, местами, забиты досками. Все эти вагоны заполнены русскими военнопленными. Здесь их тысячи и тысячи. Вероятно, 10 или 12 составов, каждый из нескольких десятков вагонов, по 40 и более человек в каждом. Сколько их? Трудно сказать. Я вижу, как из нашего поезда летят в сторону ближних к нам военнопленных сигареты и куски хлеба. Остановка в Днепропетровске длится добрых два часа. С чувством облегчения мы покидаем это печальное зрелище, этот унылый город. Когда мы снова в чистом поле, мне кажется, что становится легче дышать. Уныние этого города оказалось просто удушающим. У меня такое ощущение, что теперь все намного серьезней, что «легкая» жизнь приближается к концу! Мы движемся вперед, весь день и весь следующий день, пока не наступает ночь. Под утро поезд остановился. Нам так и не удалось снова заснуть, но по отдаленному гулу мы уже догадывались, что наше путешествие на этом новоявленном «Восточном экспрессе» заканчивается здесь.
Глава 4. Славянск. До фронта рукой подать
Наступило 3 июня 1942 года, и мне казалось, будто я уже расслышал отдаленную канонаду, очень далеко отсюда, и разглядел ее сполохи в небе. Именно в этот момент стало предельно ясно, что фронт совсем близко. Уже не ночь, но еще и не день. До нас доносились шум и звуки жизни, звук шагов по щебню. Дежурные сержанты поднимали людей. С этого момента волнение и шум только усиливались. Здесь мы разгружаемся, мы в Славянске!
Солнце зашло и быстро поднялось. Все на скорую руку умылись у насосов, которые мы обнаружили вблизи станции. Город выглядел довольно значительным, хоть и не сравним с Днепропетровском. Менее заселенный, но широко раскинувшийся, как все русские городские агломерации. Как обычно, мощеных дорог не было. Ничего, кроме песка, ничего, кроме грязи. Повсюду древние лачуги, старые дома или убогие избы, но все это выглядело не так уныло, как в большом городе. Нет времени для более детального осмотра, мы выдвигаемся! Собираем свои пожитки, застегиваем ранцы и сухарные мешки. Немного ругани, обычной для подобных ситуаций, и крики тех, кому не удается сразу отыскать свои вещи, разбросанные за время длительного путешествия. Это те, кто не привык к порядку и аккуратности! Это всегда одни и те же, кому вечно не везет. Затем надо помочь с разгрузкой материальной части, лошадей, повозок, полевых кухонь, оружия и провианта! Все это выстраивается вдоль путей, в большой суматохе, с криками и руганью, но вполне успешно. Мы готовы выступать. Что теперь?
Пока мы были заняты работой, послышался гул голосов: «Chef [27] здесь!» Все стекаются к зданию, перед которым мы видим плотную толпу. Да-да! Вождь здесь! Много шума, протянутые руки, общение. Он не сильно изменился, но сразу же бросилась в глаза одна, наиболее заметная черта. Не осталось ничего от «студента». Мне кажется, больше ничего не изменилось. Все та же улыбка и те же воодушевляющие речи, вселяющие в нас присущий ему энтузиазм. Большинство из нас уже готово двигаться без остановки до самого подножия Уральских гор! Мы должны признавать это, поддерживать это. И это факт, в следующие месяцы мы продвинемся маршем очень далеко. Нам не терпится проделать марш первого дня, и первые несколько сотен метров мы шагали колонной по три и с песней. Взводы и роты четко построены. Но как только мы вышли за город, ширина дороги не позволила нам так двигаться, и вскоре по обеим ее сторонам параллельно шагали две колонны; рукава закатаны, воротники расстегнуты, и винтовки в удобном на данный момент положении.
27
Имеется в виду Леон Дегрель, вождь рексистов, который присоединился к созданному им легиону в качестве обычного военнослужащего, хотя по-прежнему оставался вождем рексистского движения и главой рексистской партии.
Дегрель занял место во главе колонны и маршировал вместе с остальными. Так он сопровождал новобранцев, то есть нас, первые несколько километров, потом снова сел в седло и поскакал
в направлении Браховки в сопровождении своих адъютантов. Что до нас, то мы продолжали маршировать, как на учениях в «Дождевом черве», но только на этот раз все всерьез. Мы шагали и шагали, и я чувствовал, как в глубине моей души прибавилось торжественности, но мне было хорошо. Ногам удобно в подкованных ботинках. Главное – не набить мозолей! Мы смотрим на равнину по сторонам и возвращаемся к своим прежним разговорам. Регулярно делаем десятиминутные привалы. Все, как мы и ожидали, все спокойно на этом участке. Безбрежный горизонт, и мы можем видеть все на дальнем расстоянии. Ближе к вечеру заметили деревья, лес впереди и справа от нас. Наша колонна свернула к лесу, наконец мы вступили в него. Огромные дубы и буки, но еще и купы взрослых деревьев, выросших из побегов, и, конечно, березы. Мы составляем оружие и снимаем ранцы. К четырем устанавливаем палатки. Следует заметить, что мы натягиваем их из того самого брезента, который одновременно служит нам в качестве плаща-пальто. Короче говоря, крайне необходимый предмет амуниции.Пока мы были заняты обустройством и пока полевая кухня готовила еду, мирную тишину нарушили приглушенные звуки далеких разрывов. Вскоре воздух в лесу, где мы находились, прорезал свист и прогремели два взрыва. Упало два тяжелых артиллерийских снаряда, но достаточно далеко от нас. Мы были поражены! Должно быть, разведывательный самолет засек наше продвижение к лесу и сообщил по радио о нашем присутствии здесь. Определенно, на нас хотят произвести впечатление. Нам это не снится. Мы действительно в России, и это действительно война! Скоро лес обрел прежнее спокойствие, но на этот раз мы впервые пронюхали порох, а это вовсе не пудра для лица (игра слов: англ. powder означает и порох, и пудра. – Пер.). Это действительно первый запах войны, который я хорошо запомнил и который до сих пор не забыл. Прислонившись к деревьям, мы болтаем и выкуриваем по нескольку сигарет, перед тем как отправиться спать в свои палатки. Под охраной часовых ночь прошла без происшествий. При побудке мы получили из полевой кухни кофе и перекусили возле палаток. Воды нет, поэтому не умывались. Навьючили на себя амуницию и выступили. Похоже, вчера артиллерия находилась в 16 километрах от леса. Мы регулярно получаем новости, с подробностями, и задаемся вопросом, откуда они берутся, поскольку они, по большей части, безошибочны и точны. Наш марш возобновился, и, время от времени, до нас с юго-востока снова доносится артиллерийская канонада.
В полдень входим в деревню, ту самую, что занята нашими товарищами, в Браховку! Как свидетельство нашего боевого духа, громко звучит песня, и те, кто гуляет по Браховке, замирают на месте. Они услышали французский! Так это и вправду подкрепление, о котором вчера говорил Дегрель! Мы приблизились к первым «старикам», которые остановились посмотреть на вновь прибывших. Каждый из нас высматривал знакомые лица. Я быстро нашел нескольких знакомых, поскольку знал достаточно много ребят из первого контингента. Старые товарищи, такие же рвавшиеся на войну, как и я, друзья детства или по школе. Мы все очень удивлены, и нам неприятно видеть хмурые лица и редкие улыбки. Большинство моих старых товарищей встретили меня дружелюбно. Постепенно к ним присоединяются и остальные, и я вместе с ними испытал огромную радость от нашего воссоединения. И все же не обошлось без насмешек и неприятных замечаний со стороны некоторых «стариков», направленных на ребят из нашей роты. Надо заметить, что прохладный прием мы встретили лишь со стороны части товарищей, отбывших 8 августа, но не всех. Не следует обобщать. Некоторые из «стариков» говорили, что, если бы мы не прибыли, их бы репатриировали. Это замечание, которое я слышал несколько раз, вполне справедливо. Ведь им пришлось пережить Громовую балку [28] и суровую зиму 1941/42 года. Такое отношение удивило меня, поскольку мы рассчитывали на более теплый прием, и все же я без труда нашел для них оправдание. Быть может, у меня еще будет случай отыскать многих старых товарищей, с которыми меня связывали прочные узы дружбы и большинство из которых будут рады видеть меня.
28
18 февраля 1942 г., под плотным артиллерийским огнем, легион «Валлония» занял Громовую балку. 28 февраля, после 10 дней непрерывного обстрела, Красная армия атаковала силами двух стрелковых полков при поддержке танков. В течение 10 часов «Валлония» удерживала коридор у Громовой Балки. В боях в районе Громовой Балки 71 человек погиб, 155 ранено, то есть 55 процентов личного состава из 411 участвовавших в бою солдат – 150 оставалось с поездом в Гришино.
Обе наши только что прибывшие роты построились, и к нам подошел капитан Чехов (капитан Г. В. Чехов (1892–1961) – белоэмигрант, бывший офицер Русского Императорского флота, командовал с 8 августа 1941 года 3-й ротой Валлонского легиона, в марте 1942 года всем легионом, с ноября 1944 по 1945 год – штурмбаннфюрер СС (майор), командир 70-го добровольческого гренадерского полка СС; сумел избежать выдачи и заслуженной кары в СССР, сменив фамилию на фамилию матери – Шер. – Пер.). Вот это выправка! Крепкий, коренастый, уверенно сидящий в седле. Голос мужественный – невероятно мужественный. Приветствие в его духе, мне нравится. Нас обеспечили жильем, одна изба на отделение (10 человек). Нашему отделению досталась изба на склоне в юго-восточной части деревни, неподалеку от мельницы. Мы – это сержант Фавилль, наш командир отделения, братья Антонис, А. Девю, А. де Смедт, Раймон П., Эмиль Е., Парментье, товарищи, чьих имен я не помню, и я, всего девять пехотинцев. Мы устроились в избе, где еще находились и ее обитатели, русская семья, состоящая из четы неопределенного возраста, дочери с маленьким ребенком, чей муж наверняка в Красной армии, и еще одной дочери, кажется одинокой. Также у них имелись: одна лошадь, две коровы, несколько коз и козел и, вдобавок ко всему, домашняя птица. Все животные содержались в хлеву, который был пристроен к избе, с дверью, ведущей прямо в жилище. Зимой или когда просто холодно дверь всегда остается открытой на ночь, чтобы дать теплому воздуху от животных свободно циркулировать, помогая таким образом обогревать дом, хоть и способствуя при этом проникновению ароматов из хлева! С другой стороны, щель под дверью в хлев позволяет домашней птице свободно разгуливать по всему дому в любое время года! Поскольку мы спим на земле, куры, утки и гуси переступают через нас по нескольку раз за ночь. Поначалу мы просыпались со страстным желанием свернуть шею безмозглой птице, но в конце концов привыкаем. После нашего первого ночлега день 5 июня был отведен на проверку оружия, подгонку снаряжения, получение указаний и формирование новых подразделений. День пролетел незаметно.
Посреди ночи мы проснулись от суматохи. Что происходит? Я вижу входящие и выходящие тени. Это наши русские хозяева. Они ходили то в хлев, то обратно в дом. Я уже совсем проснулся и, при свете масляной лампы с фитилем из стебля кукурузы (керосинка), увидел, как мужчина положил на деревянный стол новорожденного теленка. Женщина с дочерьми вооружились старой мешковиной, которой обтирали его. После того как телячий туалет закончен, теленка возвратили его матери. За это время проснулся ребенок, который зашелся непрерывным плачем. Бабушка взяла его на колени, пока мать готовила для него хлебный суп. Я наблюдал, как она смешивает молоко с мукой в горшке, стоявшем на плите, которую растопили, чтобы обогреть теленка. Все быстро было сделано, и мать вылила содержимое горшка прямо на стол, где только что лежал теленок, даже не протерев его тряпкой! Затем бабушка обмакнула указательный палец в хлебный суп, разлитый на столе, несколько раз потерла его между пальцами, чтобы остудить образовавшуюся кашицу. Потом сунула палец, покрытый этой жижей, в рот младенцу, который по достоинству оценил кашицу, несмотря на все вышеописанное. Приятного аппетита, малыш! Операция продолжалась до тех пор, пока на столе хлебного супа больше не осталось. Думаю, ребенок снова заснул, потому что я сделал то же самое.