От создателей Камасутры

Хемис, самый крупный в Ладакхе монастырь, куда вез меня Джамш и где нас ждал его учитель, «стекал» с горного склона, словно разлитое молоко. Его белые строения волнами спускались со склона, напоминая очертаниями раскрытый веер.

Такси уехало, оставив нас перед высокими резными воротами. Джамш ударил в гонг, спустя некоторое время одна из створок приоткрылась, и молодой монах, закутанный в традиционное лилово-красное одеяние, выглянул из ворот. Взглянув на нас, он сделал приглашающий жест и молча пошел в глубь двора. Ворота за нами тихо закрылись.

Мы пересекли большой, залитый солнцем двор, окруженный резной, выкрашенной в красную и бордовую краски галереей. Поднявшись по нескольким ступеням, мы вошли на террасу. Здесь нам предложили подождать. Тонкие изящные колонны украшали галерею и двор, красные стены были покрыты пестрой сочной росписью с растительным орнаментом. И роспись, и резьба, и каменные ступени – все было неидеальным. Неровности стен, потертая краска, несимметричность рисунка – все подчеркивало рукотворность этого места, придавало ему какую-то человеческую теплоту. Стены террасы украшали изображения божеств-охранителей и Колеса Жизни. Глаза разбегались! Внизу расстилалась охваченная плотным кольцом гор, освещенная солнцем долина. Снежные макушки соседних вершин сияли алмазными гранями, синее безоблачное небо, казалось, можно потрогать руками. Монастырский двор и галерея излучали уют, меня так и манило погладить теплые деревянные колонны, полюбоваться прихотливой яркой росписью, осмотреть все фрески. Но монах вскоре вернулся и пригласил нас войти.

Переход с залитой солнцем лестницы в сумрак внутренних покоев почти ослепил меня на мгновение, и первые три шага я сделала почти на ощупь. Постепенно зрение вернулось, и я смогла разглядеть главный монастырский зал, куда нас ввел молчаливый провожатый.

Все мои знания о буддистских монастырях сводились к эпизодам из фильмов про Индиану Джонса и к тому подобной голливудской продукции. Поэтому, войдя в большой зал, я несколько удивилась. Больше всего он напоминал цыганскую кибитку. Много пестрых тканей, все яркое, разноцветное. Вдоль стен – витрины, буфеты и стеллажи, заполненные священными сосудами и фигурами Будды: позолоченными, деревянными, каменными, завернутыми в ткани, украшенными драгоценностями или просто одиноко и скромно стоявшими на полках. Свитки книг, ткани, флаги, музыкальные инструменты. Стены изнутри покрыты такой же густой и сочной росписью, как и во дворе. Нет, пожалуй, это больше похоже на музейное хранилище.

Я так увлеклась осмотром интерьера, что не сразу заметила одинокую фигуру. Человек сидел на циновке у ног статуи Будды, в конце зала. И Будда, и сидевший перед ним монах застыли в позе лотоса, у обоих на устах играла еле заметная улыбка. Только глаза у Будды были открыты, монах же пребывал в состоянии, похожем на нирвану.

Мы бесшумно подошли, остановились на почтительном расстоянии и, опустившись на колени, замерли, ожидая, когда настоятель, или лама, обратит на нас внимание. Наш провожатый свернул в боковой проход и исчез.

Джамш склонил голову. Я же спокойно рассматривала сидевшего перед нами человека. Маленький, округлый, совершенно лысый, в брусничного цвета тоге, он выглядел очень мило. Хотелось ткнуть его пальцем в пухлый животик и сказать: «Бу!»

Не успела я додумать до конца эту крамольную мысль, как глаза человечка открылись и посмотрели прямо в меня. Вот – именно: не «на меня», а «в меня». И пока я автоматически таращилась на него, он спокойно осматривал меня… изнутри. Не знаю, что он там увидел, но благожелательная, спокойная улыбка не сошла с его лица. Глаза настоятеля, так я обозначила его для себя, были удивительными. Я видела такие у японского хина. Большие, совершенно черные, практически без радужной оболочки. Но вот черное стало быстро скручиваться куда-то внутрь, подобно спирали, и глаза его обрели обычный человеческий вид. Его черные зрачки, окантованные карей радужной оболочкой, переместились на Джамша.

Дальнейшая беседа – надо же, я сочла это свое молчаливое общение с ламой беседой! – проходила без моего участия, на тибетском языке. Не приученная подслушивать, я вновь целиком посвятила себя изучению окружающей обстановки.

Мое первое впечатление было ошибочным. Сейчас, оказавшись в этом зале, тихом, уютном, полутемном, с массой удивительных, причудливых драгоценных вещей, я ощущала себя внутри маленькой шкатулки, выставленной в большом, торжественном, величественном зале. Мне было очень спокойно в этой шкатулке, как-то безопасно, и совершенно не хотелось отсюда вылезать наружу.

Сравнение это мне ужасно понравилось. Мы с Джамшем – словно андерсоновские пастушка и трубочист! Странствовали по большому миру, были напуганы им и вернулись на свое место, в этот маленький славный мирок. Вот такая сказочка. Я улыбнулась самой себе и почувствовала, что меня вновь разглядывают.

И правда: наш хозяин смотрел на меня и тоже улыбался, но уже не прежней отрешенной улыбкой, а адресуясь именно ко мне. Потом он покивал головой и спросил по-английски:

– Хорошо?

– Да, – оторопело ответила я. Он снова кивнул, отвернулся к Джамшу и продолжил беседу с ним.

Я так и не поняла – что хорошо?

Вскоре их разговор прервался, монах закрыл глаза и о чем-то задумался. Джамш ждал. Потом монах открыл глаза и что-то явно одобрительно произнес. Джамш вздохнул с облегчением и, видимо, окончательно утвердился в принятом им ранее решении. Его плечи сами собой расправились, взгляд стал более решительным, все тело словно налилось энергией и силой. Слава тебе, Господи! И тебе спасибо, наш дорогой хозяин. Теперь Махарадже, как я понимаю, точно конец!

Мы встали. Из внутренних покоев бесшумно выплыл наш провожатый, сухопарый, с лицом, обтянутым желтоватой, похожей на пергамент кожей, с глубокими резкими морщинами на монголоидного типа лице, и повел нас по лабиринту монастырских помещений, дворов и переходов.

– Куда мы? – спросила я шепотом у Джамша, поскольку кругом было очень тихо.

– В наши кельи. Сегодня мы останемся здесь.

– Сегодня? А потом? – повысила я от волнения голос.

– Мы уедем в другой монастырь, в горах.

– Но почему?

– Хемис – самый крупный и посещаемый монастырь в Ладакхе. Здесь бывает слишком много посторонних. Завтра мы уедем.

Значит, сегодня мне нужно все осмотреть. Самочувствие мое немного улучшилось, голова уже почти не болела. Во всяком случае, когда я сидела. Зато меня мучила одышка.

Строения монастыря напоминали маленькую деревню. Здесь были трех– и четырехэтажные здания, имелись и маленькие одноэтажные домики. У высоких зданий наличествовали прилепленные к стенам снаружи то ли балконы, то ли лоджии из некрашеного дерева, резные, иногда – открытые, иногда со ставнями. Окна – прямоугольные, с синими или красными наличниками. Белоснежные, покрытые известкой стены, мощеные дворики, все чистенькое, аккуратное, хотя и очень скромное. Бедность этого района Индии бросилась мне в глаза, еще когда мы проезжали через Лех. Бедно одетые, но веселые кареглазые детишки играли на улицах. Женщины, занимавшиеся ткачеством и росписью возле своих маленьких бедных домиков. Худые, как велосипеды, собаки, лежали на обочинах и рылись в кучах отходов.

Впрочем, скудость природы и аскетизм ландшафта и не предполагали товарного изобилия. Джамш рассказывал, что основным источником дохода в этой местности является скотоводство. И действительно, по дороге в Хемис мы встретили стадо коров, бредущих вдоль обочины.

Увидев этих милых животных издали, я подумала, что это идет стадо пони. Такие миниатюрные и хрупкие. Вряд ли они в состоянии принести своим хозяевам много молока или мяса. Говорят, здесь еще водятся верблюды и яки.

Наши кельи располагались в глубине небольшого глухого дворика. Вытянутый одноэтажный дом, похоже, был необитаем. Сразу за ним высилась монастырская стена, к которой он уютно прилепился. Окна соседних строений были заколочены, и, судя по всему, эта часть монастыря редко посещалась. Я не возражаю против уединения, но кажется, причиной такой нашей изоляции явился мой пол. Как ни крути, а монастырь все же мужской.