От Византии до Орды. История Руси и русского Слова
Шрифт:
В современном сознании господствует представление о безусловном превосходстве жизни, пронизанной многообразной техникой. Но технический прогресс — как, впрочем, и любой прогресс вообще — всегда означает не только приобретения, но и утраты, притом утраты, в конечном счете, «равноценные» приобретениям (это, в сущности, неизбежное следствие всеобщих законов бытия).
Возьмем элементарный пример: необходимая для жизни вода течет из крана в каждой квартире, между тем как наши предки в любую погоду носили ее на себе из, возможно, весьма отдаленных родников или колодцев (то есть опять-таки скрытых в земной глубине родников). Какое освобождение от повседневной тяготы! Однако в наше
Я обратился к этому примеру ради его сугубой наглядности. Перейдем теперь к гораздо более сложной проблеме общения людей, имея в виду не чисто личное, «частное» общение, но обладающее так или иначе историческим значением, способное повлиять в конечном счете на судьбу страны.
Сейчас такое общение, в сущности, немыслимо без участия «средств массовой информации» или хотя бы усилительной техники (без которой современный «идеолог» не в состоянии воздействовать на собрание из всего нескольких сот человек). И даже нелегко понять, каким образом было возможно сколько-нибудь широкое общение духовных вождей и народа в те времена, когда никаких СМИ не имелось.
Горячие апологеты прогресса утверждают, что широкое общение людей — вплоть до общения их с целым миром! — только и стало реальностью в наш замечательный технический век, а ранее люди были замкнуты в узких границах, довольствуясь крайне скудной «информацией», не выводящей их за пределы их тесного мирка.
Но, во-первых, дело обстоит не совсем так даже и с чисто «количественной» точки зрения. Обратимся, например, к такому имеющему исключительно важное значение в русской культуре явлению, к песня. Ныне та или иная песня становится широким — в пределе всеобщим — достоянием посредством телевидения, радио, на худой конец, многотиражных грам- и магнитофонных записей. Однако хорошо известно, что вызывавшие живой отклик в душе народа песни легко распространялись по всей Руси-России и тогда, когда никаких вышеуказанных технических достижений не было и в помине, — распространялись благодаря прямому, непосредственному общению людей.
И в связи с этим снова встает проблема (по сути дела, глубоко прискорбная…) двойственности прогресса: все его приобретения оборачиваются не менее существенными утратами. И действительное общение людей в наш технический век не только не расширилось (как бездумно заявляют «прогрессистские» идеологи), но, напротив, стремительно сокращается. Реальное, живое общение людей все в большей мере заменяется, вытесняется потреблением «продуктов информационной индустрии», которые по своей человеческой и народной ценности не идут ни в какое сравнение с плодами подлинного общения людей (уместно напомнить о предложенном выше сопоставлении родниковой воды и хлорированной жидкости из водопроводного крана).
Типичный «современный» человек реально общается с очень малым кругом своих ближайших родственников, еще меньшим числом сохранившихся с юных лет друзей, очень немногих сослуживцев (и то только до достижения пенсионного возраста), и нескольких соседей по лестничной площадке (хотя нередко и это не имеет места).
Между тем в давние времена человек, во-первых, обладал громадными родственными (и «свойственными») связями (вплоть до самых дальних степеней родства), находился в постоянном общении со всеми жителями своей деревни или городского «околотка» (тем более своего церковного прихода), и даже многими жителями окрестных селений и соседних городских урочищ, — притом дело шло о полнокровном, истинном человеческом общении.
И любая «информация»,
полученная каким-нибудь образом одним человеком, быстро становилась достоянием его селения, окрестных селений и распространялась — как круги от всплеска на водной поверхности — практически безгранично. Да, о той же Куликовской победе не сообщалось ни с телеэкрана, ни из радиорепродуктора, ни в газетах, но вот выразительнейший факт: в селах далекого Архангельского края передавали из уст в уста сказку (см. знаменитое собрание сказок А. Н. Афанасьева, № 317), воепевающую подвиги «русского посла» к Мамаю «Захарья Тютрина» (Тютчева)…Мое, быть может, несколько затянувшееся «отступление» все же, полагаю, необходимо; оно призвано, в частности, показать, что предпринятые некоторыми историками попытки «умалить» роль преподобного Сергия Радонежского в судьбе Руси, — попытки, которые, как уже говорилось, были продиктованы чисто современными представлениями о том, каким образом может «идеолог» воздействовать на широкий круг людей и, в конечном счете, на целый народ, — едва ли сколько-нибудь серьезны.
На первых страницах этой книги были приведены слова В. И. Вернадского о том, что заново «открытое» в конце XIX — начале XX века, в своих уцелевших образцах, «огромное» (как он определил), «художественное творчество» XIII и последующих столетий «могло возникнуть и существовать только при том условии, что оно было связано в течение поколений глубочайшими нитями со всей жизнью нашего народа, с его высокими настроениями и исканиями правды».
Средоточиями этого творчества и были, вполне понятно, монастыри, где и совершалась деятельность зодчих, «иконников» (слово, дошедшее из XV века), книгописцев и т. д., но, как уже сказано, монастыри создавались тогда даже в самых дальних окраинах страны, куда приходили для своего подвига из Москвы и ее окрестностей — прежде всего из Троицкой обители — люди высшего духовного уровня и необычайной энергии.
XIV–XV века — это, как давно уяснено, время расцвета святости; именно в эту пору родился образ-понятие «Святая Русь». Простой перечень тогдашних творцов высокого и труднейшего подвига, причисленных — кто раньше, кто позже, — к лику святых, занял бы несколько страниц.
В сущности, каждый из них видел своего прямого наставника или вдохновителя в величайшем русском святом — богоносном Сергии Радонежском. Это и его непосредственные ученики и сподвижники (действовавшие в эпоху Куликовской победы), — такие, как Кирилл Белозерский, Дмитрий Прилуцкий (он создал достославный монастырь вблизи Вологды), Павел Обнорский (обитель на реке Обноре в округе Костромы), Савва Звенигородский, Ферапонт Белозерский, Авраамий Чухломский, Сергий Нуромский и многие другие. Это и более поздние подвижники — Зосима и Савватий Соловецкие, Пафнутий Боровский, Дионисий Глушицкий, Александр Ошевенский и т. д.
Далее, в конце XV — начале XVI века в качестве духовных вождей Руси выступают Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, но их деятельность совершается уже в новой, глубоко драматической ситуации.
Стремительное — как бы даже неправдоподобное, «чудесное» — возвышение Москвы, которая к рубежу XIII–XIV веков была еще, в сущности, «рядовым» городом (правда, «посажение» в нее в 1280-х годах сына самого Александра Невского, Даниила — пусть и младшего — имело великое «потенциальное» значение), связано, несомненно, с тем, что этот пока еще не имевший высокой славы город привлек к себе свв. митрополитов Петра и, затем, Феогноста (1328–1353). Еще большее значение имела деятельность следующего пребывавшего в Москве (хотя он все еще звался «Киевским»!) митрополита св. Алексия (1354–1378) — одного из величайших глав русской Церкви за всю ее историю. Он был теснейшим образом связан с преп. Сергием Радонежским и даже, как известно, упрашивал его сменить себя на митрополичьем служении, но троицкий игумен был предназначен для своей — неоценимой — миссии.
И нельзя не видеть глубокий судьбоносный смысл в том, что ни с чем не сравнимый духовный подвиг Сергия совершался именно в пору подготовки Куликовской победы. Когда некоторые современные историки пытались доказывать, что те или иные сведения могут вызвать сомнение в прямом, «практическом» участии святого в этой победе, они, как уже отмечалось, неправомерно и даже, прошу извинения, наивно применяли к бытию шестивековой давности нынешние представления о политической «практике».