От Византии до Орды. История Руси и русского Слова

Или другой пример: в древнегрузинских преданиях, изложенных в созданной в конце XI или в начале XII века Леонти Мровели хронике „Жизнь картлийских царей“, имена целого ряда врагов, нападавших на Грузию в древнейшие времена с севера, из-за Кавказского хребта, заменены именем „наиболее позднего“ северного врага, чьи нападения относятся в основном к VII–VIII векам. Любопытно, что в данном случае этим поздним, заслонившим предшествующих врагом были именно хазары. Как пишет грузинский историк Л. С. Давлианидзе, „в IV в. на самом деле велись жестокие бои с некоторыми племенами Северного Кавказа, а летописцы последующих времен приписали их хазарам“ [181] (которые в то время находились еще далеко от Кавказа). Историк только едва ли правильно считает, что именно летописцы приписали эти нападения хазарам; скорее всего, замена имени совершилась еще в устных преданиях, на которых основывались жившие намного позже летописцы. Известно, что тот же Леонти Мровели „широко пользовался устными преданиями“ (указ. изд., с. 11).

181

См.: Мровели Леонти.

Жизнь картлийских царей. Извлечение сведений об абхазах, народах Северного Кавказа и Дагестана. — М., 1979, с. 74, а также с. 88–89 и др.

В русских же былинах как раз хазар заменили позднейшие татары, или, вернее, монголы, которых стали называть татарами. В дальнейшем я буду стремиться доказать, что героический эпос Руси, воплотившийся в основном фонде былин, порожден именно борьбой с Хазарским каганатом, которая определяла ход русской истории более полутора столетий, — примерно с начала второй четверти IX века до последней трети X века.

Забегая вперед, отмечу, что и древнейшие литературные, письменные произведения Руси, которые на первых порах имели, за немногими исключениями, богословский характер, в большинстве своем заострены против иудаизма — государственной религии Хазарского каганата. Речь идет о произведениях XI — первой половины XII века, хотя не все они получили бесспорную датировку (некоторые из них те или иные исследователи стремились отнести к более позднему времени). Именно противоиудаистская направленность определяет содержание таких творений, как „Слово о законе и Благодати“ митрополита Илариона, „Речь философа“, составляющая очень важную часть „Повести временных лет“ (XI в.), „Словеса святых пророков“ (по-видимому, конец XI — начало XII века), „Палея толковая на иудея“ (наиболее монументальное из древнерусских произведений, отнесенное М. Н. Тихомировым ко времени не позже XII века); есть противоиудаистская тема и в „Житии Феодосия Печерского“ преп. Нестора, и у св. Кирилла Туровского, и в „Киево-Печерском Патерике“ и т. д. Значительных произведений XI — первой половины XII века, в которых нет этой темы, намного меньше, нежели тех, в которых она присутствует или даже господствует. М. Н. Тихомиров на страницах своего труда „Философия в Древней Руси“ с полным основанием утверждал, что XI — первая половина XII века — это время, когда создаются прежде всего „противоиудейские философско-религиозные трактаты“ [182] .

182

Тихомиров М. Н. Русская культура X–XVIII вв. — М., 1968, с. 127.

При этом не менее важно отметить, что позднее — с середины XII и до конца XV века (когда распространилась „ересь жидовствующих“), то есть на три с лишним столетия, — противоиудаистская проблематика как раз почти полностью исчезает из русской литературы. Ибо духовное противоборство с Хазарским каганатом уже совершено, исполнено, и литература переходит к другим целям и предметам. Своего рода господство противоиудаистской темы на начальном этапе истории русской литературы (XI — середина XII века) — это очень существенный аргумент в пользу того, что в IX–X веках главной целью Руси было противостояние Хазарскому каганату.

Таким образом, литература, создававшаяся в XI — первой половине XII века, непосредственно после создания героических былин, по-своему продолжала их дело, а с середины XII века наступает уже совсем иная эпоха в истории русского Слова.

В частности, немалое место в литературе заняла тема взаимоотношений с половцами. Как уже было отмечено, едва ли не в большинстве работ о былинах с давних пор выражалось представление, согласно которому былины-де и „отразили“ главным образом борьбу с половцами. В частности, так называемая историческая школа в изучении русского эпоса обычно занималась сопоставлением образов и сюжетов былин с летописными сведениями именно о половцах. Правда, это делалось нередко, в сущности, только потому, что в летописях было „легче“ искать прообразы былин, нежели в истории Руси в целом (то есть и в „темных“ ее местах); летописи являли собой — о сей шутке уже шла речь — своего рода „фонарь“, в свете которого проще было нечто „найти“… Но все же нельзя не коснуться проблемы „Русь и половцы“.

Выше я стремился доказать, что русский эпос сложился не позднее начала XI века, то есть еще до появления половцев (они оказались у границ Руси лишь в середине XI века). Но дело не только в этом. Вполне можно допустить, что в мир былинного эпоса вошли и те или иные (в том числе, не исключено, и весьма значительные) элементы, запечатлевшие столкновения Руси с половцами. Но есть все основания утверждать, что и масштабы, и самый характер этих столкновений не могли бы породить героический эпос. Борьба Руси и половцев, как это убедительно показано в ряде работ авторитетных исследователей, отнюдь не являла собой борьбу, как говорится, не на жизнь, а на смерть. Это было, скорее, воинское соперничество, состязание, „охота“ друг на друга, которая — и это глубоко показательно — в любой момент могла обернуться союзом, совместными действиями и даже прямой дружбой.

В этом отношении очень выразительно одно из сообщений в „Поучении“ Владимира Мономаха (1053–1125), который являл собой, несомненно, главного героя всей полуторавековой борьбы с половцами. Тем не менее, поведав о своих многочисленных столкновениях с половцами, он не без гордости писал в заключение: „И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать… раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей сто“ (перевод Д. С. Лихачева). К этому уместно еще добавить, что Владимир Мономах женил своих сыновей Юрия Долгорукого и князя Переяславского Андрея на половчанках.

Разумеется, отношения с половцами — это все же боевое соперничество, нередко приводившее к тяжким жертвам и бедам. Однако в противоборстве с половцами никогда не было даже и намека на, скажем, потерю Русью независимости, не говоря уже об ее гибели. Известный историк В. Т. Пашуто подчеркивал: „В целом половецкие набеги охватывали (как отметил уже Д. Расовский [183] ) около 1/15, главным образом степной части страны… ни Галич, ни Полоцк, ни Смоленск, ни Новгород, ни Суздаль не были для них досягаемы, а в Киев, Чернигов и Переяславль они вступали лишь в качестве княжеских наемников“ [184] .

183

Речь идет об опубликованной в 1935 году в Праге работе историка-эмигранта Д. А. Расовского (1902–1941).

184

Древнерусское государство и его международное значение. — М., 1965, с. 98.

Последнее замечание особенно существенно: русские князья (это, конечно, весьма безотрадный факт) нередко нанимали половцев для нападений на своих единоплеменных соперников… Но из этого следует сделать вывод (который будет еще подкреплен ниже), что отношения с половцами в определенной степени были аналогичны отношениям отдельных соперничавших между собой княжеств Руси конца XI — начала XIII века. И не будет натяжкой утверждение, что половцы воспринимались тогда как некое „приложение“ к Руси (изначально многоэтнической), как ее — пусть и „внешняя“ — часть.

Поэтому редколлегия содержательного коллективного труда о составных частях Древней Руси — „Древнерусские княжества X–XIII вв.“ (1975) — поступила, без сомнения, совершенно правильно, включив в труд, наряду с главами „Киевская земля“, „Черниговское княжество“ и т. д., и главу „Половецкая земля“. Ее автор С. А. Плетнева говорит, что с 1055 года „началась сложная, полная браков и битв, набегов и военных союзов совместная двухсотлетняя история двух народов“. Уже с 1070-х годов (а появились половцы в 1050-х годах) „половцы начали участвовать в войнах, которые вели русские князья с соседями“ [185] .

185

Древнерусские княжества X–XIII вв. — М., 1975, с. 260–267.

Образованнейший историк Е. Ч. Скржинская доказывала, что „половцы с середины XI до середины XIII в. были постоянным элементом истории Киевского государства… половцы, при всей серьезности и опасности встреч с ними, стали, если можно так выразиться, обыденным явлением русской жизни“ [186] .

Нельзя не сослаться и на опубликованную впервые еще в 1947 году работу крупнейшего тюрколога В. А. Гордлевского о „Слове о полку Игореве“, в которой решительно оспаривалось представление о половцах как о непримиримых, „смертельных“ врагах Руси. В этой работе, в частности, утверждалось, что после первых действительно острых столкновений „взаимоотношения между народами, русским и половецким, были и более тесные, и более дружественные, они вросли в повседневный быт“ [187] . Наконец, другой исследователь „Слова о полку Игореве“ А. Н. Робинсон пишет, что отношения русских и половцев развивались „в виде постоянно чередовавшихся взаимных набегов и союзов, нередко скреплявшихся династическими браками“ [188] .

186

Скржинская Е. Ч. Половцы. Опыт исторического истолкования этникона. — «Византийский временник», т. 46, М., 1986, с. 255, 259.

187

Гордлевский В. А. Что такое «босый волк»? (К толкованию «Слова о полку Игореве»). — в его книге: Избранные сочинения, т. 3, М., 1961, с. 487.

188

Робинсон А. Н. О задачах сближения славистической и тюркологической традиции в изучении «Слова о полку Игореве». — в кн.: «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства XI–XVI веков. — М., 1978, с. 202.

Привести здесь суждения исследователей „Слова о полку Игореве“ особенно важно. Ибо именно это творение более всего, пожалуй, способствовало формированию весьма неточного или даже просто ложного представления о взаимоотношениях русских и половцев.

Перед нами лирико-эпическая поэма о судьбе героя, который претерпел поражение и позор плена в результате похода на половцев — кстати сказать, по целям своим тождественного половецким набегам: воины Игоря сражаются, „ища себе чести, а князю — славы“, и, с другой стороны, после начальной своей победы они „помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты“.