Отчаяние

Я понимал, что брежу; до меня остров посещали многие журналисты. Надпись, вероятно, адресована гостям с частных южноамериканских островов – «убежищ свободы», основанных «политическими беженцами» из Соединенных Штатов, отменивших в двадцатых право владеть оружием; кое-кто из них уже пытался обратить Безгосударство в свою веру.

Тем не менее я простоял несколько минут, надеясь, что придет кто-нибудь из служащих и устранит мои сомнения. Страховая компания отказалась отвечать за время моего пребывания в Безгосударстве, а в банке будут сильно недовольны, узнав, что я сюда летал, ведь большая часть микросхем в моем животе по-прежнему принадлежит им. По закону я не имею права рисковать.

Никто не появился. Я шагнул в раму – она была включена. Мое тело пересекло магнитный поток, потащило за собой, потом отпустило, словно резиновый, – однако микроволновые импульсы не обожгли мне живот, сирена не взвыла.

Из рамы я попал в аэропорт – такой же, как в большинстве европейских городков, с четкой архитектурой и переносными сиденьями, которые пассажиры расставляют в кружок. Только три авиакомпании держат здесь свои стойки, и то под значительно уменьшенными версиями логотипов, словно не хотят привлекать к себе внимания. Заказывая билеты, я не нашел в сети ни одной открытой рекламы рейсов, пришлось посылать специальный запрос. Европейская Федерация, Индия, несколько африканских и латиноамериканских стран поддерживают лишь минимальное эмбарго на поставку высокотехнологичного оборудования, как того требует ООН; их авиакомпании, организуя рейсы в Безгосударство, не нарушают закона. Тем не менее опасно злить японцев, корейцев, китайцев и правительство Соединенных Штатов, не говоря уже о международных биотехнологических гигантах. Скрытность ничего не меняет, однако выглядит жестом покорности и уменьшает желание примерно наказать отступников.

Я забрал чемоданы и постоял у багажного круга, стараясь прийти в себя. Другие пассажиры постепенно разбредались, кого-то встречали, кто-то уходил один. Большинство говорило на английском и французском; в Безгосударстве нет официального языка, но почти две трети населения мигрировали с островов Тихого океана. Поселиться здесь – решение политическое, и некоторые беженцы от парникового эффекта предпочитают годами жить в карантинных лагерях Китая, надеясь рано или поздно получить вид на жительство в этом предпринимательском раю; однако тому, чей дом смыло океаном, наверное, особенно отрадно видеть само-восстанавливающуюся (и растущую) землю. Безгосударство показывает, что все обратимо: солнце и биотехнология прокрутили ужасное кино назад. Все лучше, чем злиться на бурю. Фиджи и Самоа тоже выращивают новые острова, но те еще непригодны для жизни; к тому же оба правительства платят миллиарды долларов за консультантов и лицензии. Им не рассчитаться до двадцать второго века.

Теоретически патент действует только семнадцать лет, но биотехнологические компании научились драть с одной овечки по три шкурки: сперва за структуру ДНК в гене… потом за структуру соответствующей аминокислоты… потом за форму и назначение собранного белка (вне зависимости от его химического состава). Не могу сказать, что кража интеллектуальной собственности – такое уж безобидное преступление; мне убедительно объяснили, что никто не стал бы заниматься научными разработками, если бы результаты не патентовались, – но все-таки это безумие, когда мощнейшие средства против голода, мощнейшие средства защиты окружающей среды, мощнейшие средства против бедности из-за дороговизны недоступны тем, кто нуждается в них больше всего.

Я пошел к выходу и увидел Дженет Уолш; она направлялась туда же. Я помедлил. С ней было пять-шесть сопровождающих, однако один мужчина шел в нескольких шагах от группы и неотрывно смотрел на Уолш: Дэвид Коннолли, оператор из «Новостей планеты». Я сперва понял, что он делает, потом узнал его самого. Ну конечно, Дженет Уолш нужна еще пара глаз, она бы ни за что не позволила вшить ей в живот гадкие бесчеловечные железяки… хуже того, снимая сама, она осталась бы за кадром. Что толку приглашать знаменитость, если ее не будет на экране?

Я двинулся на почтительном расстоянии. Стоял теплый вечер. Дженет Уолш встречали человек сорок – пятьдесят сторонников с флуоресцентными плакатами, куда более телегеничными в сумерках, чем если внести их в аэропорт. Плакаты одновременно переключались со «СМИРИСЬ, НАУКА! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДЖЕНЕТ УОЛШ!» на «НЕТ ТВ!». Едва Дженет вышла из дверей, собравшиеся дружно завопили. Она отделилась от своих спутников, чтобы принять рукопожатия и поцелуи; Коннолли стоял в сторонке и снимал.

Уолш произнесла короткую речь; ее седые волосы развевались на ветру. Она явно знала, как вести себя перед камерой и перед толпой: выглядеть достойной и властной, но не казаться строгой или заносчивой. До чего же крепкая тетка: после долгого перелета выглядит бодрой и энергичной; мне бы так не собраться даже в минуту смертельной опасности.

– Спасибо, что пришли встретить; я очень тронута вашей заботой. Спасибо, что не поленились проделать долгий, утомительный путь на остров, чтобы присоединить ваши голоса к нашей песне протеста против сил научной наглости. Здесь собираются люди, которые верят, будто могут сокрушить последние прибежища человеческого достоинства, последние источники духовности, последние бесценные тайны тараном своего «интеллектуального прогресса» – перемолоть нас всех в одно уравнение и записать на майке, как дешевый лозунг. Люди, которые считают, что можно взять все чудеса природы, все тайны сердца и объявить: «Это оно. Оно все здесь». Мы прилетели, чтобы сказать им свое…

Толпа заорала: «НЕТ!»

Рядом со мной кто-то тихо рассмеялся.

– Если они не могут отнять твое пресловутое достоинство, Дженет, то из-за чего сыр-бор?

Я обернулся. Еоворивший был совсем юный… асексуал? Он(а) наклонил(а) голову, белые зубы блеснули в улыбке. Кожа смуглая, глаза карие, как у Джины, скулы выступающие, женственные. Он(а) был(а) в черных джинсах и свободной майке, на которой вспыхивали светлые пятнышки, словно картинка должна бы появиться, но прервался доступ.

Он(а) сказал(а):

– Вот пустомеля. Знаете, что она прежде работала в ДРД? При таких рекомендациях могла бы вещать отточенней, – Слово «ре-ко-мен-да-ции» прозвучало с ироничной (ямайской?) растяжкой; ДРД означает «Дайтон-Райс – Дали» – самую большую англофонную рекламную фирму, – Вы – Эндрю Уорт.

– Да. Откуда?..

– Приехали снимать Вайолет Мосалу.

– Верно. Вы – ее сотрудник?

Аспирант? Студент? Уж слишком лицо юное; впрочем, сама Мосала защитилась в двадцать.

Он(а) покачал(а) головой.

– Мы с ней не знакомы.

Я по-прежнему не мог определить акцент. Что-то среднеатлантическое: между Кингстоном и Луандой. Я поставил чемоданы и протянул руку. Он(а) крепко ее пожал(а).

– Меня зовут Акили Кувале.

– На эйнштейновскую конференцию?

– Куда же еще?

Я пожал плечами:

– В Безгосударстве может происходить и что-то другое.

Он(а) не ответил(а).

Уолш двинулась от аэропорта, ее клакеры рассеялись. Я взглянул на ноутпад и пробормотал: «Схему транспорта».

Кувале сказал(а):

– До гостиницы всего два километра. Если ваши чемодан не тяжелее, чем с виду, может, пройдем пешком?

Он(а) был(а) налегке; наверное, прилетел(а) раньше. Так, значит, он(а) в аэропорту нарочно, чтобы меня встретить? Я испытывал острую потребность принять горизонтальное положение и никак не мог угадать, что такое нельзя было отложить до утра или сказать в трамвае; однако тем более оснований это выслушать.

– Отлично. Подышим воздухом.

Кувале, похоже, знал(а) дорогу, поэтому я спрятал ноутпад и пошел рядом. Вечер был теплый, влажный, но ветерок бодрил. Безгосударство не ближе к тропикам, чем Сидней; в среднем здесь, наверное, даже холоднее.