Отчет неодетого человека. Неприличные и другие рассказы

– Спасибо, справлюсь один.

Первое смущение преодолено. Начинаю осваиваться и осматриваться по сторонам. Вот идут степенные немки с кустистыми подмышками и лысыми лобками, а с ними молодой человек, которому нечем, кроме загара, похвастать. Рядом то забегает вперед, то тормозит троица смуглых итальянских студентов, все как на подбор, с натруженными, в следах от зубов румяными «молодцами». Должно быть, на каникулах после первого курса транжирят молодость.

Но мне некогда. Надо искать запавшую в душу блондиночку с черешней. Прибавил скорости и под стук перекатывающегося с ляжки на ляжку, легко обогнал тучную леди – обладательницу козьего вымени и ее кавалера – явно плохого танцора. Потом был человек неизвестной национальности, который так внушительно нес свой живот и в нем, я чувствовал, было столько всего, что я прозвал его – про себя, естественно, – завскладом. Следом шла, ежеминутно роняя яблоки, весьма спелая женщина. Каждый раз она беззаботно нагибалась, оставляя без присмотра второстепенное отверстие, украшенное веером геморроидальных шишечек. За нею неотступно следовал не представляющий никакой опасности молодой человек с замысловатой головкой.

Тут мое внимание привлекла пожилая пара пенсионного возраста. Он – человек со старческим немощным телом и неожиданно контрастирующем богатым членом – длинным, выразительным, выполненным в яркой цветовой гамме, обладающим массой нюансов и оттенков. Этот член вызывал уважение, как старый, седой, но еще крепкий ветеран, покрытый шрамами былых сражений и побед. Он не раз был ранен, попадал в сложные, порой безвыходные ситуации и неподходящие места. Его складки и морщины таили в себе, как прищур старого весельчака, столько соленого юмора и народной мудрости, что не хочешь, а залюбуешься. Голова его хоть и поникла сейчас, тем не менее это не казалось поражением, нет, скорее заслуженным отдыхом. Старушка тоже была хоть куда! Даже сейчас. Разбитная, можно сказать, старушенция! С повсеместными отметинами низменных страстей. Она мне представилась – фрау Шницель.

Каждому из обгоняемых мною нашлись теплые слова ободрения, с каждым мы обменялись псевдоравнодушными, скользящими ниже пояса взглядами, но при этом все усердно делали вид, что никакие способы размножения, кроме опыления, им неизвестны.

Блондинки не было видно. Попадались другие, например, женщина, у которой было всё впереди, дядька с отороченным линялым серым мехом, несколько аляповато украшенных вторичными половыми признаками мадам, обвислая девушка с предательскими следами от трусов и криво подбритой. Впрочем, встречались, если можно так сказать, подходя исключительно сзади, и прехорошенькие. Иные были с золотистыми спелыми дыньками, с пушистенькими, совсем не мятыми, как бы припрятанными до поры и не испорченными кокетством укромными местечками и, само собой, круглыми как бы просящимися удобно улечься в ладони, покрытыми пушком кормовыми полушариями. Но в основном плосковатые, ординарные тети.

Я торопился, почти бежал, озорно перебрасываясь приветливыми фразами с моими новыми голыми товарищами. И тут… пришлось притормозить. У этого был хорош! Блеклый, ничего из себя не представляющий немолодой, плешивый уже мужик являл миру вещь. Вещь, достойную служить украшением любой пожарной команды. Представить себе вместилище противоположного пола для такого орудия человеку со средним воображением было не по силам. Тем не менее рядом походкой законной жены шествовала совсем не крупная, но, надо полагать бездонная, женщина. «Брандмейстер», назвал я его с уважением, и прошел мимо строевым шагом.

Показались ворота лагеря – цель путешествия. Нас ждали. Несколько уже прибывших делегаций приветствовали теплыми словами. Толпы голых. Сегодня, как выяснилось, был ежегодный День открытых дверей, собирающий нудистов из многих стран.

Зазвучали литавры, затрещали трещотки, застучали барабаны, внесли флаги – сдержанно, торжественно, в стиле братства. В президиуме прокашлялись. Пошли речи. Самые разные, от горячих и пламенных до отчетных и программных, но ни одной поверхностной и проходной. Мне все речи понравились.

Наши – те, с кем я пришел, тоже не подкачали, не ударили в грязь лицом. Подвели итоги, расставили акценты, обрисовали перспективы. Кратко, актуально, по делу. В конце прений взяла слово фрау Шницель. Хорошо говорила. О длине наших… рядов, о размерах и широте… масс, о глубине… взглядов и прочих важных местах. Похлопали, конечно. Тут она возьми и предложи: а давайте-ка прямо сейчас еще удлиним наши ряды и примем нового члена – и показывает прямо на мой! Сказала, что я первый раз и очень хочу, обещаю не подвести и не опозорить, достойно приму и понесу. Никто не возразил. Наоборот! Товарищи подсадили на сцену рядом с трибуной, ободрили хлопками. Дали слово. Я, конечно, глубоко вздохнул, мыслями собрался, чтобы ответить коллегам по существу, поблагодарить сердечно – и тут… вижу ее, мою блондиночку. Стоит голенькая совсем, золотистая вся. Розовым отливает, где надо. Чернеет, где положено. Хороша! Кругла, сочна, желанна, с двумя спелыми вишенками, задорно вверх развернутыми… Специально под меня скроенная женщина. Глядит на меня во все глаза, а я на нее, конечно же, не оторвать!

Все замерли, ждут веского слова от подрастающего поколения. А она, моя славная, тут возьми да и облизнись. Да так приветливо, так ласково, что… Короче, не сдержался я, братцы, не совладал с собой, не утерпел, не смог… Встал у меня в полный рост. Как у пионера под окном бани. Стыдно.

Ну и, разумеется, повсюду шум, свист, гвалт, крики. Из президиума кричат. Голые массы орут. Осуждают, клеймят.

Не приняли меня, короче, в свои ряды. Прокатили. Постановили гнать до самого бунгало. А чтобы не вздумал вернуться, приставили ко мне своего человека. Из самых проверенных. Блондинку ту с черешнями. Эльзочку.

На первое блюдо

– Странный какой-то привкус у этого супца, не находишь? – Эдуард Борисович причмокнул, вдавливая ощущения в небо.

– Ешь. Ешь, давай. Не отвлекайся. – Галина Павловна заглянула в его тарелку, там оставалась ещё добрая половина: – С такими ценами, им ни крошки нельзя оставлять.

– Тебе ли за деньги волноваться? Мне платить-то, угощаю.

Платить ему, это правда, но… и не совсем.

Первое тогда принесли вовремя, сразу. Это она сама сплоховала. Эдуард Борисович только руки помыть отошёл, а тут, как раз, и супы подали. Ему рыбный, а ей харчо. И пришлось Галине Павловне в две стороны разом коситься: на вход сортирный и в тарелку его. Ну и бухнула сгоряча, почитай, всё подчистую. Себе досталась совсем краха, капля буквально из того пузырька. Вкуса никакого не почувствовала. Суп как суп. Стоит, правда, сколько весь обед на их предприятии, а на вкус обычный, наваристый.

Короче, всё ему. И ведь подействовало! Не обманула старушенция, качественный товар оказался, отменный. Вон какой эффект вышел. Сидит сейчас счастливый плешивый, потный, пахучий. Весь в неё, Галину Павловну, который год влюблённый. Тьфу!

А тогда казалось лучше и не сыскать, с любой стороны в мужья подходящий. Короче, всю ставку только на него. Тут умные люди и подсказали: опои-ка его и дело с концом. Все, дескать, кто похитрее так поступают. Будет, как привязанный, короткий поводок. А чего ещё надо? Она, Галинка, тогда, смешно вспомнить, романтическая была, возвышенная. Нет, говорит, одному ему не буду лить. Хочу с ним, с Эдиком, душа в душу жизнь прожить, рука об руку. И сама с ним глотну, и в свою чашу тоже плесну зелья приворотного. На том и устояла. Те же умные люди и подсказали где зелья раздобыть, чтоб получше и подешевле, опять же, вышло. Умным людям виднее.

Стало зелье приворотное, правду сказать, в копеечку. Не бросовый товар, редкостный. Это сейчас что хочешь через интернет с доставкой пожалуйста, а в те строгие годы всё с оглядкой, с осторожностью. Намаешься пока отыщешь.

– Не маловато ли, бабашка? – Спросила тогда Галина Павловна, когда старуха разглядывала на свет микстурный пятидесятиграммовый пузырёк с плескавшимся в нём зельем. Зелье выглядело густым, мутным и булькало.

– По объёму в самый раз, а вот по инградиенту… – Тут старушка взглянула на Галинку: – А какой тебе, доченька, любви бы хотелось?

Подумала Галина Павловна с минутку:

– Трепетной и безоглядной, бабушка.

Старуха ещё повозилась с кульками и банками на полке. Подлила чего-то, подсыпала:

– Любовь я тебе снарядила по совести, как родной. Десертную, вместо чайной, ложку внесла безоглядности и сыпанула почти на наперсток лишку трепета (а трепет, ты знаешь, сейчас, ух как в цене…) а остальное всё согласно старинному рецепту, не сомневайся. – Ответила тогда старушка и засунула деньги за шиворот.

Жениться Эдуарду Борисовичу не хотелось. Ему и так сойдёт. Вечером шампанское и девушка, а на утро опять весь мир у ног.