Отцы и дети

— Чего ты в самом деле! Я на это и внимания не обратила.

— А чего тебе обращать внимание? Ты славянка чистых кровей.

— А ты? Да у тебя морда рязанская, не только что славянская.

— Ладно. Чего это вы, теоретики хреновы?.. Кирилл окончательно освоился со своей рукой. Пальцы двигались. Ссадины его не волновали.

Мимо проехало несколько машин скорой помощи.

— Омоновцы, наверное, заранее вызвали. Спланировали.

— И медицина в сговоре с ними.

— Причем тут медицина. Им всё равно кого и почему лечить, — Гаврик заступался за отца. Наконец-то у него на глазах появились слезы. — И жидам пархатым, как папа, всё равно кого лечить.

— Да перестань ты об этом...

Около них остановилась “скорая”. Вышли двое в халатах.

— Вы оттуда, ребята? Тебе плохо? — обратился один из них к

Гаврику.

Шура вдруг истерически закричала:

— Уйдите от нас! Вам мало!? Езжайте! Исполняйте свой долг! — Шура схватила опять ребят за руки и потащила их.

— Дура! — вдогонку крикнул один из скоропомощников. — Ему ж надо помочь.

* * *

Дома еще никого не было. Я остановился у стола сына и поглядел в открытую книгу. Первая глава “Онегина”. Хотел наизусть выучить, а всё еще на первой главе. Суждены нам благие порывы. Я присел, да и сам зачитался. И незаметно для себя начал читать вслух. Чуть ли не петь, наслаждаясь музыкой стиха. И не услышал, как пришел Гаврик, как открылась дверь, как сын встал за моей спиной и, по-видимому, с иронической улыбкой смотрел на декламирующего отца.

— Мой папа самых честных правил, а сын давно уже пришел.

Не оборачиваясь, но прекратив свои интеллигентские забавы, я отреагировал:

— И нескладушка. Куда б лучше, если б ты сходу продолжил мое чтение, не заглядывая в книгу.

— Зануда ты, папаня. Всё об одном. Как хороший футболист — всегда готов послать мяч в дальний от вратаря угол.

— Да просто хочется, чтоб ты был действительно интеллигентным человеком.

— Пошло, поехало! Теперь тебя не остановить. Давай о другом.

Я обернулся...

Вокруг глаза у сына пламенел здоровенный фингал, под носом — размазанная и уже подсохшая кровь, распухшая губа, рубашка и куртка в грязи и крови.

— Что случилось?! Сознание терял?

— Уважаю профессионала. Сразу за сознание схватился. Охватив взглядом всего сына — фигуру, стать сиюминутную, лицо, глаза — понял, что катастрофы нет и, успокоившись, заговорил опять в своей назидательной отеческой манере, за что и получал в таких случаях “зануду” от своего чада.

— У нас при каких-то разборках, как иначе называют иные драки, почему-то вначале бегут схватить ударившего или стрельнувшего, а потом — к пострадавшему. Желание поймать виновника — прежде

стремления помочь. Это и значит, что у нас важнее “кто виноват”, чем “что делать”. Потому и спросил прежде всего о сознании. Не сотрясение ли? Надо ли что-то делать? Вот главный вопрос. Да вижу — ничего страшного. Обычные ваши дурацкие детские драки. Или влез куда-то, где и без тебя бы обошлись? Я тоже был в твоем возрасте...

— И все-то ты знаешь, всё тебе ясно, — Гаврик иронически и горько усмехнулся.

— Так терял сознание?

— Да нет, конечно. Получил свое и к стороне.

— Не тошнит? Рвоты не было?

— Ну ладно. Замени медицинские свои заботы родительскими.

— И то. Пойдем я отмою тебе морду твою.

— Я и сам могу. Посмотри в шкафу какую-нибудь другую рубашку и почисть, пожалуйста, штаны, пока я буду отмываться. А то скоро мама придет — то-то визгу будет.

— Верно. Хорошо, что мамы нет. Она бы перепугалась до смерти. Иди... А ну-ка — покажи зубы. Нет. Мне показалось, что и зуб вышибли.

— По зубам били, но они оказались крепче.

На губах, хоть и припухших, всё равно была заметна змеившаяся ироническая ухмылка. К чему или к кому относилась его ирония, было непонятно. Может, к ситуации?

Мытье не очень привело его в удобный для маминого взгляда вид. Фингал оставался, губы распухшие. Только кровь смыта, да рубашка чистая надета и брюки приличные.

Я отчищал щеткой запачканные штаны и старался не смотреть в сторону не больно-то презентабельно выглядевшего сына. Хотелось, конечно, порасспрашивать, да строил из себя супермена. Отца-супермена. Мол, драка — дело житейское и не минует ни одного юнца.

Но всё же взглянул. Остановил свой взгляд и притормозил свои санитарно-гигиенические действия, прикидывая, что бы такое спросить мужское, не сентиментальное и слюнявое. Всего этого будет еще в избытке, когда придет мать.

— Тебе ж надо фотографироваться для паспорта. Давно пора получить его. Скоро семнадцать, а ты всё еще не получил его.

— А на черта он мне нужен?

— Глупости не говори. Ты даже в институт не поступишь.

— Паспорт нужен только полиции.

— Начитался, наслушался. В нашей стране такие законы, значит надо соблюдать правила игры, принятые здесь. А как ты теперь с эдакой мордой запечатлеешься на паспорт?

— А вот я нарочно сейчас пойду запечатлеваться. Пусть и буду такой на всю жизнь.

— Всё игры!.. Ты уже не маленький. Документ будет v тебя на всю жизнь, тут и семейное положение, и место жительства, и... черте его знает что еще будут тут у нас отмечать.

— Группу крови...

— Вот именно.

— А какое имеет значение, что морда моя будет на паспорте кривая?

— Губы толстые. Еще скажут, что из Африки.

— А я и есть почти из Африки. Из Палестины.

— Ты так же оттуда, как я с Марса.

— А гены! Гены мои откуда?

— Да ладно, гены! Ты посмотри на свое славянское обличье.

— А как мое обличье будет сочетаться с национальностью?

— Что с национальностью? А кто ты по национальности?

— Вестимо, еврей.

— Ты такой же еврей, как я китаец.

— А в паспорте будет написано — ев-рей! И всё тут.

— Ты волен выбирать.

— Я и выбрал. Еврей.

— А зачем тебе это? Во-первых, интеллигентные люди никогда не смотрят, что написано в этих бумажках. Будь там у тебя нарисовано чукча, эфиоп, еврей или русский. Нормальные люди смотрят, что ты стоишь как личность.

— Опять пошел занудствовать. Всё это я знаю, проходил.

— Совсем нет. Ты и не еврей по еврейским законам. Национальность у евреев определяется по матери. Отец не достоверен.

— Это ваши проблемы. А я Борисович.

— Вестимо, не Борис. Такое у евреев быть не может.

— То есть? А ты?

— У евреев невозможно назвать именем живого отца. Только по близкому умершему родственнику. А назвать тебя именем живущего отца — значит накликивать смерть на него.

— Как говорил дедушка: если б я вчера умер, так бы этого никогда не знал.