Отец Арсений

Отрывок из воспоминаний Ии Сергеевны.

Из архива Т. Н. Каменевой.

ВОСПОМИНАНИЯ А. Ф. БАТУРИНОЙ (ОТРЫВОК ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ)

Еще за несколько лет до кончины отца Арсения многочисленные воспоминания его духовных детей широко распространились в самиздате среди верующих, полюбились, стали чем-то родным и близким. Несмотря на то, что он говорил, что воспоминания об общине могут быть прочтены только после его смерти, все же многое из написанного неизведанными путями появилось на руках читателей еще при его жизни, и это огорчало его.

Воспоминания об о. Арсении, его духовных детях, общине являются бесценным духовным наследием, оставленным нам, живущим. Мы, знавшие его и духовно росшие под руководством отца Арсения, рано или поздно уйдем (многие уже ушли) в мир иной, а написанное, возможно, останется и согреет душу человеческую. Мои воспоминания вряд ли добавят что-либо новое, тем более что в основном пишу о людях, окружавших его, и об их пути ко Господу. Случилось многое, помешавшее мне написать свои записки при его жизни. Время сделало свое, я стала очень старой, больной, но память Господь сохранил.

Временами приезжаю с внучкой в город, где провел 17 лет своей жизни наш батюшка – старец, иеромонах отец Арсений, вхожу в домик Надежды Петровны – она еще, слава Богу, бодра и здорова – горячая волна воспоминаний охватывает душу, все как при нем: комната, где он жил, иконы, горящие лампадки, кресла, книги, диван, на котором он отдыхал, окно в любимый им сад. Глубокая грусть и в то же время состояние благости, ощущение незримого присутствия о. Арсения наполняют душу. Здесь он, он с тобой!

Иду на кладбище; на небольшом гранитном камне, привезенном из Москвы, высечена надпись:

Отец Арсений

1894–1975

Мы долго размышляли, надо ли написать «иеромонах» (так, конечно, было бы правильно), но для нас, его многочисленных духовных детей, был он отцом Арсением, и слова на могильном камне утверждали это. Мирское имя, отчество и фамилию также решили не писать. Вероятно, пройдут долгие годы, и когда-нибудь подлинные имена тех, кто писал воспоминания о себе и других, будут восстановлены нашими детьми, сейчас еще не время, слишком все еще опасно.

Я, вероятно, одна из первых духовных детей о. Арсения, которая пишет свое настоящее имя и фамилию – слишком стара, и Господь скоро призовет к Себе.

А. Ф. Батурина.

Из архива Т. Н. Каменевой.

СЕЛО КРЯЖИ

Выслали меня на три года в глухое северное село на Урале. Высокие заборы, крепкие ворота, ставни на окнах, собаки во дворах, словом, каждый дом – крепость.

Стучись, проси, умоляй – ворота, дверь не откроют, не пустят даже во двор. Идешь по улице, встречаешь человека – не взглянет на тебя, только собаки заливаются за заборами. Но все это узнала только после приезда в село.

По направлению районного НКВД определили мне место ссылки – село Кряжи.

Зарывшись с головой в сено, ехала на санях по скалистой снежной дороге к месту своего назначения, сильно мерзла.

Возчик всю дорогу молчал и только раз сказал:

– Тяжело тебе будет, село неприютное, чужих не любят, как жить-то будешь?

Ответила: – Бог поможет.

– Бог-то Бог, да сам будь неплох, – ворчливо проговорил старик. Пыталась расспрашивать, задавать вопросы. Ответил два-три раза: «Угу», – и замолк. Так я ничего и не узнала про село или деревню, куда ехала.

Утром въехали в село.

– Твоя, девка, деревня, слезай!

Слезла, взяла мешок с вещами. Морозно, по земле мела поземка, где-то истошным лаем заливались собаки. Вдоль длинной улицы растянулись дома, пустынно. Лишь вдалеке женщина несла на коромысле от колодца ведра с водой.

Попыталась догнать, женщину, но она скрылась за заборами, улица опять стала безлюдной. Постучала в одни ворота – не открыли, во вторые, третьи, десятые – в ответ на мой стук за заборами злобно лаяли собаки. Иду, стучусь, – село словно мертвое; из труб над домами поднимается дым – топят печи, но никто не показывается, безлюдно.

Прошла село, пошла обратно, увидела у колодца женщину, подошла к ней, спрашиваю, где можно остановиться.

Окинула меня взглядом, опустила голову, набрала в ведра воды, медленно надела их на коромысло и пошла, ничего не ответив. Отойдя шагов двадцать, обернулась и сказала:

– Чужая ты, не пустят.

Пошла я в другой конец села, и также никто не пустил меня в дом. Замерзла, устала, вернулась к колодцу, присела и жду – может быть, подойдут, спрошу. Подходило несколько женщин, спрашивала, и все отвечали – не знаем. Опять пошла вдоль деревни. Редко встречающиеся прохожие сворачивали в небольшой проход между заборами. Повернула в проход и увидела деревенскую лавку, отворила дверь, напугавшую меня пронзительным визгом, и вошла.

Ни покупателей, ни продавца не было. Громоздились ящики, бочки, ведра, висели косы, серпы, на прилавке лежали куски материи.

Осматривая лавку, жду, когда появится продавец. Стою пять, десять минут не двигаясь, никого нет. Крикнула:

– Кто-нибудь есть?

И вдруг рядом со мной раздался голос:

– Ну! Чего кричишь? Не видишь, что ль? Сижу, смотрю на тебя, чего пришла?

И действительно, на расстоянии метра от меня, между ящиками сидел мужчина, фигура которого сливалась в полумраке лавки с бочками, ящиками, товарами.

Рассказала – ищу квартиру, спрашивала, но все встреченные отвечают «не знаю» или молчат, даже обогреться в дом не пускают, деваться мне некуда, а жить направили в село.

– Чужих не любят, жить к себе не возьмут.

– Что же мне делать, куда деваться?

Дверь отчаянно завизжала, вошел покупатель, о чем-то поговорил с продавцом, купил и ушел, а я продолжала стоять посередине лавки.

– Садись на ящик, подумаю.

Села на ящик и стала молиться Пресвятой Богородице.

– Не пустят наши, куды тебе деваться – ума не приложу. Может, Яковлевых спросить, да сноха-то у них норовистая. Другие не возьмут. Может, к себе пустить, я-то с сестрой, Анной, живу. Тебе и работа нужна, а мне позарез счетовод нужен, ты, видно, городская, на счетах щелкать умеешь, да и грамотная. Ссыльная ты, участь твоя погибельная, защиты ни от кого нет, тебя сюда и прислали, чтобы со свету сжить. Село у нас неприютное, в районе знают, а народ – хороший, сумрачный только. Раньше кем работала?

Говорю – врач, хирург.

– Ну! Это ты врешь, баба – и доктор!

Долго молчал, потом спросил:

– Звать-то как?

– Александра Сергеевна, – и фамилию называю.

– Александра, значит, а по батюшке мы с тобой тезки: а что доктор – врешь, нешто доктора такие бывают, да высылать их сюда не за что. Возьму тебя счетоводом в магазин, жить при нем будешь, а вот врешь, что доктор, – плохо. Доктор вид имеет, а ты – баба и баба есть.

Так состоялось мое знакомство с Сергеем Сергеевичем, продавцом лавки сельпо, или, как он любил говорить «магазина», делая ударение на втором «а».