Отец Кристины-Альберты

— П-по-моему, вам не следует вводить людей в заб-блуж-дение, — сказал мистер Годли, которого поведение Саргона все более заинтриговывало и ставило в тупик.

Саргон ускорил шаги.

— Этот… этот джентльмен п-простосп-п-прашивал, как н-найти дом.

В своем стремлении втолковать это Саргону он несколько позабыл о своем микроскопе и нежданно стукнул его футляром по колену проходившего мимо джентльмена в цилиндре. Жертва громко и яростно выругалась и остановилась посреди тротуара, подпрыгивая на одной ноге и прижимая ладонь к ушибленному месту. Затем джентльмен в цилиндре поддался страстному порыву поведать мистеру Годли, что именно он думает о его поведении, его воспитании и о том типе людей, к которым он принадлежит. И, прихрамывая, присоединился к последователям Саргона, восклицая «эй!» придушенным голосом. Несколько нетрезвый мужчина в глубоком трауре видел все, что произошло, и поспешил, слегка промахнувшись к рассерженному джентльмену в цилиндре.

— Возмутительная грубость, — сказал он. — Возмутительная! Если свидетель нужен, так я, пожалуйста.

Он намеревался подойти к джентльмену в цилиндре, но в его организме эмансипировались некоторые химические факторы, которые отклоняли его то вправо, то влево. Результатом явилась прихотливая кривая, незамедлительно натолкнувшая его на тачку с апельсинами у края тротуара. Соприкосновение не было ни серьезным, ни длительным, но привело к тому, что толика апельсинов рассыпалась, а ко все возрастающей свите Саргона добавился очень рассерженный подручный зеленщика, порицая и настаивая на возмещении убытков.

Мораль аллегории полностью зависит от выбранного уподобления, и, если камень, катясь, больше не становится, то катящийся снежный ком в размерах увеличивается. Небольшая кучка людей, торопливо шагающая по лондонской улице, представляет собой движущиеся тело типа снежного кома. Его притяжение весьма значительно, оно пробуждает любопытство и способствует сплочению человечества. Саргон, синеглазый и экстатичный, вкупе с мистером Годли по его левую руку, сосредоточенным и красноречивым, а также с мистером Камой Мобамбой, высоким, безмолвным, улыбающимся, чье лицо цвета черного дерева сияло уверенностью, что его вот-вот представят пред очи господ Лина и Маккея, возглавлял процессию. За ними шли три безработных экс-солдата, уже втянувшихся в неясный протесты и объяснения с джентльменом в цилиндре и с ловким, но не очень удобопонятным юным репортером, который постигал родной язык в Олдхеме и только-только приехал в Лондон делать карьеру, а потому мечтал о чем-нибудь «горяченьком». И как будто решил, что Саргон и есть искомое «горяченькое». К ним присоединились двое двусмысленного вида субъектов в кепках и шарфах, возможно с темными намерениями, уличная девица с туповатым лицом и в видавшей виды пурпурной шляпке осведомлялась, «чего это они», а нетрезвый мужчина в трауре объяснял со всем возможным остроумием и неясностью. А по сторонам уже зашмыгали подростки. А еще итоновец. Он был очень-очень юным и румяным отпрыском одного из древнейших и прославленнейших семейств в Англии и ярым коммунистом. Он с закадычным другом направлялся в прославленный магазин игрушечных моделей в Холборне, когда мимо прошествовал Саргон, и ему бросилась в глаза надпись на шарманке.

Он был очень инициативным мальчиком, склонным к драматизации.

— Извини, старина, — сказал он своему другу. — Но я чувствую, что момент настал. Или я очень и очень ошибаюсь, или эта компания кладет начало социальной революции, и я обязан исполнить свой долг.

— Да, ну, Кролик, — возразил друг. — Сначала давай купим паровой катер, как хотели.

— Какой еще паровой катер? — презрительно бросил Кролик и повернулся, чтобы последовать за Саргоном.

Он бы предпочел начать с быстрого крепкого рукопожатия, но когда человек не вынимает рук из брючных карманов, сделать это трудно. Он ускорил шаг, а его друг, не зная, то ли смеяться, то ли прийти в ужас, пошел за ним на расстоянии, по его мнению, достаточным, чтобы его нельзя было заподозрить в личной причастности к социальной революции.

— Куда мы идем? — спросил юный питомец Итона, нагнав последнего из безработных экс-солдат.

— Вон он знает, — сказал безработный экс-солдат, указывая на Саргона.

3

Но именно этого-то наш милый Саргон и не знал. Он уже больше не был убежденным и единым Саргоном. В его существо старался вернуться перепуганный, сомневающийся и протестующий Примби.

До начала обретения учеников Саргон царил в своей душе без колебаний и противников. Но он ожидал, что ученики, услышав его зов, узнают, вспомнят, тут же все поймут и будут готовы помогать. Зов должен был, так сказать, зажечь фонарь, озарить их умы и мир вокруг. Он ожидал не только четкой и неколебимой убежденности наподобие его собственной, но подтверждения и укрепления ее. Так, чтобы от души к душе ширилась реставрация Человечности, Империи Саргона. К ученикам, которые ставили условия, к ученикам, которые следовали за ним, странно жестикулируя, и брызжа слюной, и побулькивая, заикаясь и давясь вредной критикой, к ученикам, требующим минимальной заработной платы, и к ученикам, которые прихрамывают следом за тобой и восклицают «эй!», будто ты извозчик, — к таким ученикам Саргон был абсолютно не подготовлен.

Не поторопился ли он призвать учеников? Снова поспешил? Совершил еще ошибку? Такие вредные и неотложные вопросы допекали Владыку, пока он энергично шагал по Холборну, никуда конкретно не направляясь, со скоростью около четырех миль в час, а его последователи чуть не наступали ему на пятки. Быть может, всякое руководство — своего рода бегство. Быть может, в каждом вожде спит беглец. В Саргоне в этот момент он уже не спал, а проснулся и зашевелился, и имя его было Примби.

Едва лишь человечество в своем медленном возвышении над чистой животностью начало подчиняться пророкам, великим учителям, несомненно тогда же зародился и этот конфликт между величием миссии и чем-то неясно меньшим, а еще, конечно, всегда присутствовало это режущее несоответствие чаяний учителя с качествами и побуждениями учеников. В самом призыве учеников словно заключено свидетельство слабости пророка. Оно накладывает на него обязательства. Обязательства перед ними. И он знает, что они потребуют их исполнения, если он споткнется. Глубокие стадные инстинкты подсказывают ему, что он не отступит от своих заявлений им, даже если ему придется отступить от себя. Они-то от него отступятся — это неизбежно. Во всей известной истории мира есть только один-единственный неизменно верный ученик — Абу Бекр. Все прочие ученики подводили, калечили своих Учителей, вводили их в заблуждение. Они покидали пророка или вынуждали идти туда, куда он не хотел идти. Великое и сходное с ним малое подчиняются сходным законам. Во главе этого бурлящего клинышка, который двигался по озаренному фонарями Холборну в октябрьских сумерках, шел Саргон, Владыка и Защитник Человечества, Возродитель Веры и Справедливости, Саргон Великолепный, и хотя он уже понял, какую ошибку допустил и какие опасности на себя навлек, он по-прежнему был исполнен решимости совершить нечто великое каким-то невероятнейшим образом на самой грани катастрофы. И ближе собственной тени к нему был Примби, почти обезумевший от страха, готовый кинуться наутек в первый же переулок, сбежать от объяснений, сбежать от свершений, сбежать назад в примбизм и бесконечное ничтожество.

Внезапно до Саргона донесся успокоительный голос — голос того, кто как будто уверовал и принял его.

Прежде чем Бобби перебежал улицу, он выдержал стычку с Билли.

— Вон он! — сказал Бобби.

— Да не он это, — сказал Билли. — Где усы? Он же был сплошные усы.

— Сбрил, — ответил Бобби. — Я его где хочешь узнаю. Такая гарцующая походка. Это наш пророк, Билли, и ему явно грозят неприятности.

— Больше смахивает на аферу, — сказал Билли. — Где он раздобыл этого экстазного негритоса? Тут что-то нечисто, Бобби. Лучше не суйся. Вон полицейский надвигается.

Бобби поколебался.

— Не могу я его так бросить, — сказал он и юркнул через дорогу, как раз когда четыре мчащихся автобуса заслонили саргонистов от Билли.

— Извините, но куда вы? — спросил Бобби, нагибаясь к благодарному уху Саргона, несмотря на сильный толчок, на который не поскупился мистер Годли.

— Я объявил о себе, — сказал Саргон и тотчас уверенность вернулась к нему. Это же был Первый Ученик, и он отыскал своего Учителя. И теперь Саргон совершенно ясно увидел, что ему следует сделать. Этих первых последователей следовало наставить на путь истинный. Пора настала приобщить их к Учению. Для чего необходимо было отъединить их от шума и суеты улицы. И Саргону предстало видение — длинный ярко освещенный стол, ученики за ним, задающие вопросы, — и достопамятные ответы, великие изречения. И прямо впереди сиял, взрывался светом, уже друг в нужде, — внушительный и приветливый ресторан «Рубикон», пионер в замечательном замысле предлагать изысканные обеды по сходным ценам.

— Вон там, — объявил Саргон, описав рукой широкий полукруг, — мы отдохнем, вкушая пищу; я буду говорить, и все недоумения разъяснятся.

Светлое видение беседы с учениками за столом настолько восстановило величие Саргона, что входа в ресторан «Рубикон», который зазывно выпячивается на углу, он достиг, обретя еще двух учеников. Нищего, почтенной наружности, предлагавшего спички прохожим, и крайне умного вида мужчину лет пятидесяти, тощего, с жидкой бородкой, книгой о духоборах под мышкой, в митенках и выпуклой черной фетровой шляпе весьма необычной формы вроде паровозной трубы. Это последнее приобретение было сделано у самых дверей ресторана.

— Войдите, — сказал Саргон, сжав его локоть, — и поужинайте со мной. Я расскажу вам о вещах, которые изменят вашу жизнь.

— Так неожиданно! — произнес умного вида мужчина с напоминающей ржание нотой протеста английского ученого и джентльмена, подчиняясь хватке Саргона.

4

Само вторжение в ресторан «Рубикон» произошло бестолково и быстро. Саргону теперь все представлялось ясным и простым: либо он претворит в явь это видение длинного белого стола с его учениками вокруг, либо навлечет на себя страшное поражение. Его последователями руководило смешение неравноценных и несовместимых побуждений, как всегда бывает с последователями, а число их теперь почти достигало тридцати — более точному определению оно не поддается, так как пополнилось зеваками и прохожими из-за наименее достойного из трех экс-солдат, который, едва впереди замаячил ресторан «Рубикон», принялся испускать магические слова: «Пожрать на дармовщинку».