Отец убийцы

Оборот «само собой напрашивающееся логическое рассуждение» устыдил Франца. Рекс прав, думал он, мне следовало это сообразить, но со мной часто случается, что я не могу сделать самых малых, самых простых выводов, другие бывают куда находчивее меня. Он поспешно поставил asper еще и на следующем за «hade» одиноко стоящем «ha», со словом «chora» он справился легко, наконец-то в этой проклятой фразе оказалось слово, начинающееся согласной буквой, так что достаточно было снабдить «о» акутом.

— Тебе повезло, — сказал Рекс, — странно, что греки омегу в слове «chora» выговаривали кратко, так что здесь действительно достаточно акута.

Теперь оставалось еще только исправленное Рексом epaineis- thai, здесь начальному «е» не предшествовал никакой знак придыхания, и потому требовался лишь lenis, а так как Рекс, произнося это слово, выделил третий слог, акут следовало поставить на «е» в" «ее». Готово!

Но Рекс удрученно покачал головой.

— Epaineisthai, — сказал он, неестественно растягивая в длину «ei», и это звучало так, словно он отделяет гласные «е» и «i» друг от друга, его голос возвысился, сдвоенные гласные прозвучали пронзительно. — Здесь нужен другой знак ударения, — сказал он, — подумай, как следует, может быть, ты и вспомнишь его! — Он со вздохом стер акут над «е» и вместо него начертил горизонтальную волнистую линию над «I». — Знаешь ли ты хотя бы, как этот знак называется? — спросил он.

Какой смысл, думал Франц, продолжать делать вид, будто ответы на его вопросы мне просто сейчас не приходят в голову. Поэтому он тихо, но сразу же сказал:

— Нет.

— Он называется сиркумфлексом, — сказал Рекс, кивнув головой, словно заранее знал, что Франц понятия иметь не может, J как называется этот знак. — Ударения приведены на третьей странице вашего учебника по грамматике. Вы это давно проходили. Оно и понятно — в греческом не продвинешься ни на шаг, пока не сумеешь и во сне без запинки назвать ударения. Но ты, — сказал он, — ты все это пропустил. Что ты, собственно говоря, делал, когда вы проходили ударения? Алеттер, — вдруг крикнул он в класс, — загляни-ка в парту Кина, не лежит ли там какая-нибудь из этих бульварных книжонок Карла Мая!

Хуго, этот трус, предаст меня, подумал Франц, он сейчас вытащит из-под пюпитра «По дикому Курдистану», но Хуго не предал его, он перегнулся через сиденье Франца, долго рылся в его парте, затем поднялся и сказал:

— Здесь только несколько тетрадей, господин обер - штудиендиректор.

Здорово, подумал Франц. Хуго все-таки порядочный парень.

Рекса же это снова отвлекло от написанной на доске фразы, но теперь он не мог удержаться от желания еще раз прочитать ее Францу от начала до конца с правильными ударениями; он продекламировал ее со всеми ударениями, со всеми повышениями и понижениями.

– ,- так Она прозвучала, и Рекс восторженно воскликнул:-Вот это и есть язык Гомера и Софокла! Теперь ты понимаешь, что греческий немыслим без ударений? Они создают мелодию этого языка, самую простую фразу превращают в творение искусства. Понимаешь ты это?

— Да, — ответил Франц, ответил смущенно, потому что в этот момент он в самом деле это понял.

— Трудно поверить, — сказал Рекс отрезвевшим, почти циничным голосом, в котором, однако, слышалось удовлетворение достигнутым муштрой успехом. И, словно в награду за то, что ученик что-то понял, Рекс раскрыл сокровищницу своих знаний. На свободной поверхности доски он начал чертить своего рода таблицу. Oxytonon, прочитал Франц, потом, вдоль перпендикулярно начертанной линии одно за другим Paroxytonon, Proparoxytonon, Perispomenon, Properispomenon. — Слышал когда - нибудь? — спросил Рекс. Не дожидаясь ответа, он сказал: — Конечно, слышал, классный наставник наверняка объяснял вам слова, обозначающие место ударения в слове. Только ты, наверно, тогда тоже, ну, скажем так: мысленно отсутствовал.

Своим четким, твердым, уверенным почерком он закончил таблицу. Он даже заключил ее в рамку, внутри которой двумя перпендикулярными чертами образовал три рубрики. Франц прочел:

Oxytonon Akut, Gravis последний слог

Paroxytonon Akut, Gravis предпоследний слог

Proparoxytonon Akut, Gravis третий от конца слог

Perispomenon Zirkumflex последний слог

Properispomenon Zirkumflex предпоследний слог

— Перепишите это все, — приказал Рекс классу. Услышав шелест тетрадок, он сказал Францу: — А ты, Кин, объясни им, что означает этот список.

Рукой, которая держала мел, он указал на слово oxytonon.

— Акут на последнем слоге слова называется oxytonon, — сказал Франц. Он произнес это запинаясь, но подумал: да это же так легко.

— Браво, — сказал Рекс. — Ты не глуп. Просто ленив. Quod erat demonstrandum [7] . Продолжай!

Франц хотел было приступить к объяснению слова paroxytonon, но не успел, так как в этот момент включился Кандльбиндер, специалист в нем-штудиенрате докторе Кандльбиндере не мог больше выдержать Рексовых методов обучения.

7

Что и требовалось доказать (лат.).

— Нет, господин директор, — начал он, как раньше, но на сей раз не возмущенно или чуть ли не оскорбленно, а вынуждая себя к кротости и вежливости, так, словно он хочет по-хорошему убедить его, — нет, господин директор, ведь ряд ultima [8] , paenultima [9] и antepaenultima [10] обозначает не ударения, а слова целиком! Не ударение называется oxytonon, а все слово, в котором акут или гравис появляется на последнем слоге.

8

Последний слог (лат.).

9

Предпоследний (лат.).

10

Третий от конца (лат.).

Рекс онемело слушал его речь. Затем случилось то, чего весь класс и наверняка сам штудиенрат никогда не могли бы ожидать от него: он потерял самообладание.

— Замолчите! — закричал он на классного наставника. И еще раз: — Замолчите, господин Кандльбиндер! — Даже «доктор» он опустил, подумал Франц, так разъярился, что назвал учителя просто господином Кандльбиндером. Как он обрушился на него! И все из-за меня. Ну и свинья же я, раз мне нипочем, что Рекс так одернул Кандльбиндера перед всем классом. — Я вызываю ученика из вашего класса, — воскликнул гневно Рекс, — и что выясняется? Он не усвоил даже простейших основ греческого языка. С пасхи, вот уже шесть недель, он бездельничает на всех уроках, а вы, — в его голосе загрохотала неприкрытая лютая злоба, — вы вообще этого не заметили. Вы ничего не заметили, не отпирайтесь, иначе вы заставили бы его оставаться после уроков, пока он не почернеет, или пришли бы ко мне и откровенно, честно сказали: я не могу справиться с Кином. Ведь самое скандальное в этом Кине не то, что он лодырь, какого свет не видывал, — подобного рода лодыри есть в каждом классе, — а то, что до нынешнего урока он на ваших занятиях всегда умел выкрутиться. Цэ-цэ-цэ! И вы еще осмеливаетесь перебивать меня, когда я прощупываю его и пытаюсь, как это только что было, вдолбить ему простейшие правила, с помощью которых он сможет, если захочет, хоть что-то наверстать. Но, конечно, слишком поздно, потому что вы, господин доктор, целых шесть недель позволяли ему бить баклуши.

Обращение «господин доктор» свидетельствовало, что он снова взял себя в руки.

— Совершенно верно, вдолбить, — сказал он, оставляя в покое Кандльбиндера и начиная новый монолог. — В гимназии во Фрайзинге нам с самого начала безжалостно и беспощадно вдалбливали эти oxytona и perispomena. И без хитроумных различий между словами и ударениями. Ударение на последнем слоге — это и был oxytonon, а сиркумфлекс на предпоследнем — properispomenon, так нас учили в епископальной гимназии во Фрайзинге, и это правильно, потому что это просто. Ведь достаточно услышать только такое слово, как «anthropos», чтобы сказать себе: «Ага, proparoxytonon» — и поставить акут на третьем от конца слоге.

Что касается всяких «ага» и «ого», подумал Франц, я бы тоже так говорил, если бы только мне подсказывали, хотя я никогда не слышал обо всех этих охуеопоп-и-тому-подобной-ерунде, собственно, это вовсе не просто, скорее даже сложно-сперва надо подумать: oxytonon, прежде чем поставить акут; он ожидает, что Кандльбиндер возразит в таком духе Рексу, но классный наставник был потрясен — правда, не крайне уязвимой аргументацией Рекса в учении об ударениях, а-нет никакого сомнения! — обвинением в полной педагогической несостоятельности по отношению к ученику Кину; в присутствии всего младшего «Б» его в такой форме отчитали, что он лишился дара речи, он знает, что дело будет иметь продолжение в кабинете ректора или на учительском совете. Боже мой, думал Франц, ну и заварил же я кашу!