Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства

Фиаско с пророчествами неизбежно следовало из отказа от дальних предвидений. «Ближним» фантастам казалось, что на короткой дистанции меньше опасность ошибиться. Это чистая иллюзия. Попадание в цель прямо пропорционально широте взгляда в будущее. Известный ученый и писатель-фантаст А.Кларк так озаглавил один из разделов своей книги «Черты будущего» (М.: Изд. Мир, 1966): «Пророки могут ошибаться, когда им изменяет способность к воображению». Даже крупные специалисты обнаруживают фантастическую близорукость, когда дело идет о ближайших перспективах и практическом приложении открытия. А фантасты-художники бывают поразительно прозорливы, смело перешагивают через «грань возможного». В статье «Физика и экономические прогнозы в тридцатые годы и сейчас» проф. Б.Кузнецов писал: «Чем конкретнее и точнее прогноз, тем он менее достоверен, и наоборот». [256]

256

Наука и жизнь, 1967, №4, с. 13.

Здесь действуют факторы двоякого рода. Ускорение научно-технического прогресса сводит на нет предвидения, основанные на старых закономерностях науки и техники. Это выяснилось сравнительно недавно. Но давным-давно известно, что верней угадываются общие очертания будущего, а не его детали. Конкретизация затемняет ведущие тенденции. Детализируя, фантаст к тому же лишает себя преимуществ обобщенного воображения, когда требуется, например, заменить недостающее логическое звено образной ассоциацией. С другой стороны, фантаст-предельщик вынужден пускаться в домысел там, где уже требуется точный расчет. Установка на ближайшее будущее неизбежно разменивает предвидение на частности. Ведь на незначительном отрезке времени трудно проследить принципиальные сдвиги в каком-либо процессе. Сокращение дистанции предвидения, создавая иллюзию связи с жизнью, вело в порочный круг.

Полбеды, что жизнь смеялась над миллиметровыми пророчествами. Беда в том, что мельчился предмет научной фантастики: «предельщики» принципиально связывали свое воображение с открытиями, основанными на уже известных принципах, тогда как научно-технический прогресс давно шел по линии обновления самих принципов. В научно-производственном фантастическом романе сложилось положение, сходное с тем, что было в 30-е годы в планировании энергетики. «Проектируемый физический эксперимент часто были склонны объявлять функцией производства и направлять его на удовлетворение производственных нужд, вытекающих из старой техники, на поиски того, что соответствовало устоявшейся технике… Наука (а она создает новую технику, — А.Б.) не рассматривалась как активная сила». [257] В экономических прогнозах атомная энергия, например, была учтена лишь после ее практического применения. И только тогда была замечена производственным фантастическим романом. Фантасты занимались предвидениями на уровне установившейся техники, тогда как менялись сами принципы и пути развития науки. Мир науки и техники представал в производственно-фантастическом романе 40-50-х годов хаотическим скоплением машин и приборов, как в некоторых романах 20-х годов.

257

Там же.

7

Обыгрывание какого-нибудь карманного фонарика, непрерывно горящего неделями (рассказ Немцова «Тень под землей»), создавало впечатление, будто самая фантастическая задача изобретателей — разработка разных сверхъемких батареек. Случайная находка на свалке какой-нибудь пуговицы из случайно полученной в артели необыкновенной пластмассы («Осколок Солнца») рисовалась чуть ли не магистральным путем научного поиска. «Ближние» фантасты просто не задумывались над тем, например, о чем писал позднее Савченко в повести «Черные звезды»: «Нет, это открытие не имеет никакого отношения к его величеству Случаю: оно было трудным, было выстрадано, и оно будет надолго». [258]

258

В.Савченко - Черные звезды: НФ повесть, р-зы. М.: Детгиз, 1960, с.111.

Нехватка больших идей, подмеченная А.Беляевым в романах 30-х годов, в 40-50-е разрослась в мировоззренческий изъян. Сворачивая на боковые тропки случая, чуть ли не курьеза, мысль писателя скользила мимо того главного, что определяло воздействие науки и техники на человека и общество. Неспособность перейти на новый уровень знания обрывала в конце концов нерв между научно-технической и социальной тематикой, т.е. обедняла научную фантастику и художественно.

Сапарин рассказывает о необыкновенном синтетическом веществе Если набрать это вещество на кончик трубки, как пену при пускании мыльных пузырей, и вдувать легкий газ, получится воздушный шар с удивительной легкой и прочной оболочкой. Какие замечательные материалы может дать химия полимеров! Вот, собственно, единственная мысль рассказа «Летун». [259] И чтобы фабула не выглядела в самом деле мыльным пузырем, автор наскоро придумал приключения с милицией, следствием и т.п.

259

В.Сапарин - Однорогая жирафа: НФ и приключенческие р-зы. М.: Мол. гвардия, 1958.

Герои Немцова изобретают аппарат, просвечивающий Землю, стены и т.п. На экране видны скрытые в глубине металлические предметы. Несколько недоразумений в связи с чудесными видениями — и сюжет исчерпан. «Мне не удалось добиться, чтобы радиолуч проникал глубоко в Землю», [260] — меланхолически заключает изобретатель. Писатель побоялся подарить героям полную удачу — ведь радиоволны действительно не проникают глубоко в землю…

Здесь мы сталкиваемая с характерной для «ближней» фантастики сюжетно-психологической фигурой: произведение нередко строилось как своего рода разоблачение фантастического явления.

260

В.Немцов - Тень под землей: НФ повести. М: Гослитиздат, 1957, с.105.

Открыв рассказ Охотникова «Электрические снаряды», ожидаешь, что речь пойдет о новом оружии. В самом деле, аспирантка Ленинградского политехнического института сообщает нашему командованию, что ее установка засекла полет немецких снарядов, несущих мощный электрический заряд. А в конце рассказа генерал-артиллерист объясняет: то были самые обыкновенные снаряды, только сильно наэлектризованные трением о воздух. Трудно понять, что же хотел сказать автор: что существует статическое электричество (это известно из школьного учебника) или что ничего нового уже не может быть под Луной?

Большая тайна неведомого превращалась в заурядный ребус. Вырабатывался прием дефантастизации. В рассказе он более выпукл. Но и романы Немцова (тот же «Последний полустанок») построены на подобных «разоблачениях»: загадок космоса, романтики ракетоплавания и вообще неведомого как такового. Разновидность дефантастизации — прием антитайны. Таинственные появления и исчезновения в романе Немцова «Семь цветов радуги» (1950) раскрываются «очень просто»: люди проваливались в… подземную теплицу. Столь же «просто» объясняет С.Беляев кошмарные происшествия во «Властелине молний». Убийцей оказывается не диверсант (детективно!), а… шаровая молния (научно!). По этому случаю жертву «преступления» совсем уже просто воскресить, и трагедия оборачивается благополучной развязкой.

Позабыты оказались истинные научно-фантастические приемы — парадоксы. Те, например, что в свое время разрабатывал К.Циолковский (если допустить то-то, то может получиться следующее). «Ближние» фантасты чурались парадоксов: в них им виделись не живые противоречия ищущей мысли, а чуть ли не злонамеренные лженаучные заблуждения.

Искусственное расщепление древа науки на прикладные элементы порождало и элементарные литературные решения. Писатель был озабочен главным образом тем, чтобы половчее нанизать популярные объяснения и описания на приключенческий стержень. Широкое поле научного поиска пропадало как цель именно романа — жанра, охватывающего жизнь наиболее широко и целостно. Не случайно основным жанром «ближних» фантастов был научно-популярный очерк, с помощью приключенческих приемов (и антиприемов) беллетризуемый в рассказ. Из таких рассказо-очерков механически собирались более крупные постройки. Эти «блочные» романы были рыхлы, им не хватало сквозной объединяющей мысли.

Немцов пытался сцементировать свои романы и повести «сквозной» парой Бабкин — Багрецов. Автор бросает приятелей из произведения в произведение. Они совершают непрерывную «экскурсию» с препятствиями. (Подобным приемом пытался организовать фабулу своих поздних, малоудачных романов А.Беляев.) Бабкин и Багрецов появляются то в лаборатории, работающей над преобразованием солнечной радиации в электроэнергию («Осколок Солнца»), то на экспериментальном космическом корабле («Последний полустанок»), то в подмосковном колхозе («Семь цветов радуги»). Чтобы как-то наполнить это приключенческое перемещение идейно-психологическим содержанием, Немцов перемежает тайны и антитайны морализаторством.

В предисловии к «Последнему полустанку» автором заявлено о намерении «помечтать о чистых сердцах и о том, как бы сделать всех людей счастливыми» (с.3). Что же за мечту предлагает автор? Багрецов так жаждет перевоспитать тунеядцев вроде Аскольдика, что они ему дороже — ни много ни мало — «всех Галактик Вселенной» (с.455)! Это — на словах (ибо никаких воспитательных действий Багрецов не предпринимает). А вот на деле: Афанасий Гаврилович, персонаж, по мнению автора, очень положительный, не мудрствуя лукаво, отказывает первоклассному токарю: не начитан, видите ли, в художественной литературе, а обслуживать «Унион» должны культурные люди. Декламация на моральные темы (за счет них пухлые романы Немцова еще больше распухают), даже в тех редких случаях, когда они правильны, поразительно не соответствуют поведению самых образцовых персонажей.