Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

Исследователи научной фантастики уже отмечали аналогичность её, так называемых, общежанровых элементов устойчивым формулам, поэтическим стереотипам фольклора [289] . Подобно его творцам, писатели-фантасты заметно чаще, чем реалисты, возвращаются снова и снова, казалось, к давно уже пройденным, отработанным темам и образам, идеям и ситуациям: скажем, появление инопланетного корабля, рейс нашего звездолета к иным мирам, коллизии между человеком и роботом, типажи космопроходца, гениального ученого (чем-то напоминающего, кстати сказать, чернокнижника народных преданий) и т.п.

289

См. например, канд. диссертацию Е.Тамарченко - Социально-философский жанр НФ(1970).

Особенно много в научной фантастике машин-близнецов, хотя и не существующих, но, тем не менее, выполняющих сходные функции в произведениях разных авторов. Отдельные фантастические изобретения, детали, ситуации, конечно, просто заимствуются. Но в целом, в масштабах жанра, с их помощью создаются совместными усилиями писателей — те самые общие черты, которые сближают художественный мир иногда совершенно различных произведений. Сходство объясняется, понятно, общностью предпосылок и логики творческой фантазии, но также, отметим, и целевой установкой — разгадать какие-то черты обозримого будущего.

В реалистической литературе неудачные образы, надуманные коллизии легко отпадают в наглядном сравнении с нашим обыденным опытом. Для фантастики же критерий жизненной правды куда менее очевиден. Фантастика, хотя и на основе реальности, представляет нам то, чего ещё никогда не было, и умозрительный перебор вариантов словно бы восполняет — в масштабах жанра — недостаточность сравнения с действительностью.

Стало быть, «общие места» и канонические формулы, повторяющиеся образы и ситуации суть не только строительные леса научно-фантастической литературы, на которых держатся условные реалии художественного мира (читатель их мысленно «убирает», вживаясь в этот мир), но ещё и отпечаток научно-фантастического метода художественного познания. Вариативное сходство с фольклором обеспечивается подобием иного рода: сам творческий процесс, порождающий общежанровые элементы, по-своему оказывается аналогичен процессу «проб и ошибок» научного познания.

Это последнее сходство самоочевидно для технологических чудес современной фантастики. Но может быть, и фантастические представления мифосознания тоже переходили в народную поэзию не только в стихийном отборе на художественную продуктивность, но и по своей содержательности, по способности будить мечту о пользе, полученной, если бы чудесный предмет, явление, действие обернулось бы явью? Разве космическое путешествие Гильгамеша, полет Икара, живая и мертвая вода, ковер-самолет и т.д. — разве все эти метафоры только предшествовали изобретениям научной фантастики? Не оттого ли круг фантастических идей народной поэзии заметно уже бесчисленных сюжетных вариантов? Поэтический мир народа должен был опираться не только на общепринятое, но и на испытанное множеством поколений представление о целесообразности тех или иных чудес. Может быть, в этом-то отборе и формировалась интуитивная оценка фантастических объектов с двух точек зрения — красоты целесообразного и целесообразности красоты? Возможно, в предчувствии эвристической силы волшебного чуда складывалась также и мера его поэтической эффективности?

Каждый из этих вопросов — отдельное направление темы «научная фантастика и фольклор», однако двойная природа волшебного чуда представляется нам той магистральной гносеологической традицией, которая исторически связывает сказочные чудеса с научно-фантастической литературой. Во всяком случае, волшебные «изобретения» древних певцов и сказителей были, по-видимому, первоначальной формой того художественного целеполагания, которое является, на наш взгляд, специфической общекультурной функцией современной научно-фантастической литературы.

В наброске неосуществленной статьи «Миф и научная гипотеза» М.Горький писал, что «все чудеса культуры построены на гипотезах, созданных в глубокой древности» в результат «художественного обобщения процессов труда» [290] . Прежде Горький недооценивал волшебное чудо как первоисточник творческого воображения — по сравнению с практической деятельностью человека в эпоху научно-промышленной революции [291] . В упомянутом же наброске он даже несколько гиперболизирует возможности мифологической фантастики, когда утверждает, что в ней были «заложены основы технологического мышления неизмеримо более умные, чем „научные фантазии „Жюль Вернов и Уэллсов”. [292]

290

Архив М.Горького, т.12. // М.: 1969. с. 177.

291

См. Е.Неёлов - О категориях волшебного и фантастического в современной литературной сказке. / Сб.: Художественный образ и историческое сознание. // Петрозаводск: 1974.

292

Архив М.Горького, т.12. с.177.

Преувеличение, правда, понятное. С ковром-самолетом, переносящим героев сказки куда угодно единственно силой желания, сегодня конкурируют, разве что, самые фантастические транспортные средства, до которых ещё далеко нашим авиалайнерам и космическим кораблям. Волшебные чудеса фольклора по-прежнему таят такие вот, не только ещё не реализованные, но зачастую и не до конца нами уясненные, «задания» наших предков.

Не следует понимать эти задания в прямом — изобретательском смысле. Хотя, скажем, тот же ковер-самолет на много столетий старше аналогичных научно-фантастических изобретений, непосредственным их источником послужили идеи, гипотезы, образ мышления, наконец, практические потребности эпохи научно-технической революции. Чудеса народной поэзии выполняли роль художественного целеполагания и творческого побуждения. Тысячелетиями волшебное чудо напоминало людям о том, что им нужно, ставило перед ними цель и побуждало к действиям.

Мечта и фантазия, о которых столько написано, ещё недостаточно оценены именно как побудительная причина творческой деятельности (которую мы, не слишком ли напрямую, связываем с практической необходимостью?). Исконно присущая людскому роду интуитивная убежденность, что действительно «всё, что человек способен представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь» [293] , сыграла, по-видимому, огромную роль в истории культуры, Быть может, в этом свойстве нашего мышления и следует искать первоисточник многоразличных отношений современного чуда научной фантастики с древним народнопоэтическим чудом.

293

Цит. по: Е.Брандис - Жюль Верн. Жизнь и творчество. // Л.: 1963. с.147.

Правда, до последнего времени «жюль-верновская» традиция жанра побуждала научную фантастику размежевываться с волшебной фантазией. Тем не менее в русской литературе научная фантастика сравнительно рано обратилась к фольклорным сюжетам и философским мотивам. Трудно себе представить «Аэлиту» А.Толстого без поэтических страниц об Атлантиде. Легенда пришла к нам по литературной версии, однако Платон ссылается и на предание. А.Толстой использовал также позднейший псевдомиф об Атлантиде, в который антропософы привнесли и литературные реминисценции, и мотивы древнеиндийского эпоса [294] .

294

См.: Н.Жиров - Атлантида. Основные проблемы атлантологии. // М.: 1964.

Из ранних фольклорных связей русской советской фантастики упомянем роман М.Зуева-Ордынца «Сказание о граде Ново-Китеже» (1930) и повесть В.Итина «Страна Гонгури» (1922). В последней библейский миф о сотворении человека оригинально по тем временам переосмыслен как социально-биологический эксперимент некой внеземной сверх цивилизации. В научно-фантастическом варианте этот миф неоднократно встречается у писателей и в наше время. Можно также упомянуть детскую повесть Я.Ларри «Необыкновенные приключения Карика и Вали» (1937), в которой, правда, сказочные приемы использованы при изложении нефантастических сведений об электричестве, насекомых и т.п.

Однако перечисленными произведениями фольклорные переклички фантастики 20-30-х годов почти что исчерпываются. Современный период гораздо теснее связан с фольклором. Но и по приведенным примерам можно судить о разнообразии «научно-фантастического фольклоризма». Творческие связи научной фантастики с народной поэзией, конечно, не сводятся ни к различию или подобию, ни к заимствованию или оригинальной интерпретации народнопоэтических образов.

Насколько порой они неожиданны, эти связи, можно судить по судьбе литературной сказки. В советской литературе этот жанр с самого начала обретал вместе с приключенческой направленностью также и научно-фантастические мотивировки. Так, научно-фантастические мотивы появляются и нарастают в трилогии Н.Носова «Приключения Незнайки и его друзей» (1954-1965) со второй её части — годом позже выхода в свет романа И.Ефремова «Туманность Андромеды», с которого, как известно, начинался крутой подъем нашей научно-фантастической литературы. (Мы не ставим тем самым посредственное произведение в один ряд с новаторским романом, а только лишь отмечаем показательную историко-литературную зависимость.)