Отель 'Империал' - выход из WINDOWS

– - Только я вас умоляю, -- воскликнула бедная старушка, сцепив ладошки, -- не подпускайте ее ко мне. Я ее боюсь. Она уже на меня лезла с кулаками. Требовала, чтобы я оформилась и убиралась в дом престарелых вместе с отцом.

Тут в дверь позвонили. Вход в квартиру был прямо напротив двери, ведущей в комнату Евдокии Григорьевны, и Серафимова увидела, как за рифленым стеклом, в коридоре замелькали два белых халата. Двери комнаты распахнулись, и высокая почтенная женщина в сопровождении медсестры остановилась на пороге. Евдокия Григорьевна попятилась, откинулась на подушки, потом села на диване и уставилась на врача. Нос ее покраснел, она в испуге захлопала ресницами.

Марк Макарович вышел на середину комнаты и, скрестив пальцы, попытался объяснить жене, что все это подстроила дочь и надо просто пройти через это.

Евдокия Григорьевна посмотрела на Серафимову. Та кивнула.

– - Да, пожалуйста, доктор, проходите.

Хозяйка показала на стулья и приготовилась к беседе. Серафимова уселась на маленький пуфик в углу комнаты, представилась врачу, спросила, не помешает ли ее присутствие. Той разрешено было остаться. Лола стояла в дверях. Марк Макарович ушел на кухню.

– - Евдокия Григорьевна, -- начала врач, подвинув стул поближе к дивану, -- вы, наверное, понимаете, что беседа у нас с вами вынужденная. Давайте относиться к этому как к простой формальности.

– - Что ж, доктор, я понимаю, -- обреченно согласилась Евдокия Григорьевна.

– - Вот и прекрасно. Расскажите мне для начала о себе. О вашей жизни. Вы ведь прошли войну? Что же у вас с дочерью-то не ладится?

– - Потому что с самой Германии привыкла хвостом крутить, ей и дела до меня не было, -- завелась Лола, -- нагуляла и сбагрила бабке. А сама по гарнизонам...

– - Что же ты такое говоришь? Постыдись!
– - взмолилась Евдокия Григорьевна.
– - Вы видите?

– - А почему дочь-то на вас обижается?
– - врач мягко задавала наводящие вопросы, и вообще Серафимовой нравилось, что она ведет себя корректно и учтиво.
– - Может, есть за что?

– - Да не знаю, она всю жизнь обижается. Она ведь больная родилась, все детство болела.

– - А ты в это время на Сахалин умотала с мужем, больного ребенка бросив, -- вставила Лола.

Ее трясло, она часто дышала и с ненавистью смотрела на мать.

– - Прошу вас не перебивать, -- строго произнесла врач.

– - Я же с мужем поехала, ему там гарнизон дали. Он к тому времени уже академию закончил, -- оправдывалась Евдокия Григорьевна.

– - А вы действительно к дочери холодно относились?

– - Ну, как я могу? Она же моя дочь. И мать есть мать. Я ее в таких мучениях рожала! Сама чуть не умерла и ее не потеряла.

– - Может быть, из-за трудных родов вы стали отчужденно к ней относиться?

– - Да нет, доктор, -- вздохнула Евдокия Григорьевна, -- просто у нее с детства характер был еще тот!

– - Неужели с раннего детства?

– - Да, да.

– - Но какой может быть характер у младенца, да еще и больного?
– подковырнула врач.

Лола даже вспыхнула:

– - Вот именно, она меня за то, что я с инсультом родилась, и возненавидела!

– - Так, я попрошу вас: или вы молчите, или вы погуляйте в соседней комнате, -- заявила врач.

Врач была опрятна и стройна. На вид ей было лет сорок, но, может быть, и меньше. Она сидела, спрятав руки в карманы халата, чуть поодаль сидела медсестра. Евдокия Григорьевна давно уже плакала, сморкаясь в мятый платочек и утирая им лицо.

– - Я ей ничего плохого не делала, доктор!

– - И ничего хорошего!
– - крикнула Лола. И вдруг, заподозрив что-то, схватила телефонную трубку. Нонна Богдановна мягко отобрала ее из пальцев Лолы и положила на рычаг.

Врач встала и прошлась по комнате. Серафимова почувствовала, что психиатру нужен свежий воздух. Они переглянулись и пошли на балкон.

– - Ну, что? Кому помощь-то нужна?
– - многозначительно спросила следователь врача, закуривая сигарету.

– - Вот именно!
– - многозначительно ответила та и тоже закурила.

Или Серафимовой показалось, или это та машина, тот "мерседес", который она видела вчера ночью возле "Метелицы". Машина подъехала к подъезду и притормозила. Серафимова пригнулась и отстранила от перил балкона врача. Осторожно посмотрела вниз.

Разыскиваемый Витей Братченко Копытов собственной персоной вылез из дверцы машины и вошел в подъезд. Серафимова бросилась в комнату, за ней врач, Любовь Петровна.

– - Наберите номер, -- попросила она неожиданную помощницу, протягивая свою визитную карточку.
– - А вы все выйдите на кухню. Марк Макарович, нет, Евдокия Григорьевна, подойдите к двери, и когда ваш любимый зять позвонит, откройте дверь и впустите его в квартиру. И сразу же бегите в конец коридора.

– - Помилуйте, да зачем нам его впускать?

– - Я вас от него избавлю, -- ласково объяснила следователь, -- лет на десять.
– - Вынула из сумочки пистолет и наручники и встала наготове.

– - Набрала. Что дальше делать?
– - крикнула Любовь Петровна.

– - Попросите Братченко, скажите, чтоб приехал. Сообщите так: Копытов попался.
– - Серафимова заметила выглянувшую из кухни Лолу и обратилась к ней: -- Пискнешь, подруга, определю в дурдом. И решения суда не понадобится.

Евдокия Григорьевна открыла дверь, за которой и притаилась Нонна Богдановна.

– - Ну, что, бабуля?
– - хрипло спросил Копытов, остановившись на пороге.
– - Ты уже перевозчика дожидаешься? Так это я и есть, старец Харон.

Не успел он опустить на плечи зажмурившейся от страха старушки свои немытые руки, как на них тут же защелкнулись наручники. Так вот за-жмурившись, Евдокия Григорьевна и выползла из смертельных объятий зятька.

Копытов почувствовал на своем затылке дуло пистолета и послушно двинулся в комнату. Задержание состоялось.

– - Че ж ты, стерва, не предупредила? Договорились же!
– - бросил он Лоле, с ненавистью зыркнув на нее.

– - Так ведь мне не дали позвонить, -- дрожащим голосом оправдывалась та.

Евдокия Григорьевна на радостях побежала на кухню ставить чайник. Лола Закариевна теперь сидела на диване рядом с Копытовым, и по ее виду можно было определить погоду: пасмурно и небо -- в клеточку.

– - Теперь на свои отношения с женщинами лет на десять ты сможешь положить конец, -- сообщила Копытову Серафимова.

ЗАПАДНИЦА

Вот чего Серафимова не любила, просто не выносила! От этого не только мурашки по коже и гусиная кожа, но и волосы дыбом и передергивает. Она и сама-то этого никогда не делала, а других просто гнала от себя взашей, если видела, что кто-то держит в руках это дурацкое изобретение человечества. От этого вообще можно сойти с ума или вывернуться наизнанку.