Откат к "заводским настройкам"
Шрифт:
— Ты б это, Кучерявый, не увлекался бы сильно… — попытался я воззвать к Алехиному благоразумию. — Слишком плачевно такие увлечения заканчиваются!
— Да чего ты, Серж, гундишь, как старый дед? — вновь не придал значения моему предостережению Алеха. — Чего от химки будет-то? К ней не привыкаешь, бодуна нет, вот, сейчас и башку тебе реально подлечим! Это ж не ширево какое, типа мульки[3] или шняги[4]. Это ж легкая дурь, чуть покруче сигарет! Так, баловство одно! На раз бросить… — Разглагольствуя, Алеха принялся набивать химкой пустую «гильзу» от беломорины, для чего сначала промял пятку в картонке, а после, действуя
— Взрываем?
— Давай, — поморщившись, кивнул я — голова вновь начала трещать.
Патлас достал коробок и, чиркнув спичкой, «подорвал» от огонька собственноручно состряпанную пятку. Сделав пару-тройку коротких затяжек, он протянул мне дымящуюся папиросину.
— Дерни… — сдавленно произнес он, удерживая в легких дурманящий дым. — Полегчает…
Я принял пятку из его рук и тоже сделал несколько затяжек.
— Дым не выпускай! — просипел Алеха. — Это тебе не просто курево! Чем дольше удержишь — тем лучше и быстрее торкнет!
Я послушно кивнул, затянулся еще раз и задержал дыхание. Но голова так и не перестала.
— Дерьмо твоя химка! — выпустив специфически пахнувший дым, презрительно процедил я. — Как башка трещала, так и трещит! Лучше бы я в аптеку за колесами сходил — все больше толку было бы!
— Да подожди, Серж, не суетись, — Патлас вновь сунул мне в руки папиросу, предварительно подслюнив прогоревший краешек. Я знал, что это действие называлось «подлечить пятку», — с первой хапки обычно не торкает! Долбани еще разок!
Я затянулся, мощнее и глубже, вновь задерживая дыхание на максимально долгий срок. В ушах что-то тоненько запищало, а окружающая меня «картинка» слегка смазалась, а звуки приглушились. Затем с небольшим хлопком все вернулось на место, и я почувствовал, что терзающая меня с самого утра головная боль стремительно отпускает. Голову, да, как собственно и все тело наполнила какая-то приятная легкость и невесомость. А губы сами собой поехали в стороны — на меня отчего-то нахлынуло беспричинное веселье.
— Ага, торкнуло, наконец! — обрадовано завопил Патлас, заметив мою широкую улыбку. — Че с башкой? Прошла?
Я осторожно тряхнул головой, боясь спровоцировать очередной болезненный приступ, но он не последовал. Тряхнул сильнее — ничего не болит! Совсем не болит!
— Твою ж мать! — выдохнул я с облегчением. — Прошла!
— Ага, а я чего говорил? Че я, лучшему корефуле плохого посоветую? Да ни вжись! — Стукнул себя кулаком в грудь Патлас. — Да я за тебя, Серега… — Он схватил меня в охапку, и мы вместе рухнули на землю, едва не свалившись в затухающие угли костра. После этого нас накрыло безудержной волной такого дикого смеха, да я так не смеялся никогда в жизни, до нехватки воздуха и болезненных колик в боку. С трудом задавив этот веселый приступ, что время от времени продолжал прорываться наружу, но уже не такой силы, мы затушили костер. Патлас сложил тетрадный лист с остатками химки и убрал его в карман.
— Пятки на три еще хватит! — радостно сверкнув слегка покрасневшими глазенками, сообщил он. А это пригодиться еще! — С этими словами Алеха спрятал в кустах свою опустевшую сумку с миской и остатками растворителя.
И мы, находясь в приподнятом настроении, вылезли из кустов
и потянулись к центру поселка, откуда над рекой плыли хорошо различимые музыкальные аккорды.— Что за фигня? — поинтересовался я, имея ввиду звучавшую над рекой мелодию. — Такое ощущение, что кто-то нихило давит на валюм?
— Да ты че, Серый, с дуба рухнул? — выпучился на меня Кучерявый. — Сегодня же на стадионе концерт! — Он взглянул на моднячие электронные часы с кучей мелодий со встроенной зажигалкой, которыми неимоверно гордился и никому (за рядом исключительных случаев) не давал прикуривать, резонно опасаясь, что в них закончится газ, а заправить он его не сможет. — Через полчаса начало — наверное, оборудование настраивают…
— И кто к нам на этот раз приперся? — поинтересовался я. За последний год в наше захолустье прямо зачастили популярные музыкальные коллективы. И «Ласковый май» был, и «Мираж», и «Класс»… Да кто только не приезжал, что было, довольно-таки, странно. Ну не тянет наш пгт на супер-пупер арену. Вот не тянет и все тут!
— Ну, ты че, совсем от жизни отстал, пока к экзаменам готовился? — покачал головой Алеха, с лица которого не сходила широкая улыбка. — «Парк Горького» приехал[5]!
— Серьезно? — не поверил я, но в этот момент над рекой полетели такие узнаваемые слова известной песни и её забойный мотив:
— Bang, say da da da da
Tell me yes and let's feed the fire
Bang bang, say da da da
Nothin' less, I wanna hear a yes
Bang, say da da da da
Tell me yes and let's feed the fire
Bang bang, say da da da
Tell me yes
— Бля, внатуре Горки Парк, — задумчиво произнес я. — А чего им всем… тут… медом, что ли, намазано? — Веселый настрой куда-то улетучился, и меня потянуло на пространные «витиеватые» размышления.
— Слышь, Серж, не тупи — замерзнешь! — довольно хохотнул Патлас. Видимо добавка к предыдущей дозе благотворно на него подействовала, повысив активность, тогда, как я, наоборот, ощутил полную «расслабленность» и спокойствие. — Надо слегка обломиться, — произнес он.
— Чего сделать? — не понял я его предложения. — Обломиться?
— Ну, да! — Тряхнул густыми кудрями Кучерявый. — Раскумарило тебя не по-децки! Еще чуть — и в сон бросит, — пояснил он. — Надо срочно чего-нить захомячить!
За ни к чему не обязывающим трепом мы дошли до центральной улицы поселка, названную без особых затей — Советской, как и еще, наверное, в сотнях, а то и в тысячах подобных населенных пунктов.
— Бабки есть? — Патлас засунул руки в карманы и демонстративно вывернул их наизнанку, выудив пару монеток. — У меня голяк, — печально заявил он, оценив имеющуюся в наличии наличность, — пять и две — семь копеек. На «Беломор» и растворитель все спустил…
Я прошерстил свои карманы:
— У меня побогаче будет, — сообщил я приятелю, — почти рупь, без малого.
— Ага, живем! — обрадовался Алеха, направляясь к виднеющемуся по ходу нашего движения летнему киоску леспромхозовского ОРСа[6], который, в отличии от «материнского» предприятия, еще как-то сводил концы с концами. — Два стакана кваса, — засунувшись чуть не по пояс в окошко киоска, произнес он, — и два коржика…
— По восемь или с орехами, по двадцать две копейки, — буркнула дородная продавщица, изнывающая от жары в маленькой металлической будке.