Чтение онлайн

ЖАНРЫ

«Откровения о…» Книга 4. Верность
Шрифт:

Я остановилась у подъезда, в котором когда-то жила, вышла из машины. Сердце ёкнуло и замерло. Всё постарело, но узнаваемо. Даже каштан, под которым мы с Максом пили коньяк, на месте – но теперь уже огромный, раскидистый. Я задрала голову, всматриваясь в окна четвёртого этажа, в те самые окна… Кто там теперь живёт? Ленка? Нелли Сергеевна? Или совсем чужие люди? Шторы другие. А как внутри, интересно? Тоже, наверняка, всё иначе. Нестерпимо, прямо-таки до трясучки захотелось подняться.

Хлопнула пассажирская дверь.

– Мам, мы приехали?

– Почти. Смотри, Алекс, я здесь когда-то жила. Вон там, – указала пальцем наверх.

– Это твой дом?

– Ну,

как сказать… – слегка замялась, но тут же усмехнулась: – Да нет, не мой. Я жила там временно, всего пять месяцев.

Но именно там был зачат ты…

– Ну, это совсем мало. А потом?

– Переехала.

– Куда?

Я погрызла губу, вспоминая, пытаясь почувствовать связь с тем временем… Слабо. Очень слабо. Больше накрывало трепетом от осознания того, что когда-то я ходила здесь дура-дурой, но считающей себя довольно-таки умной, а теперь показываю эти места своему сыну. Его сыну. Могла ли я тогда хотя бы представить это? Однозначно нет. И вот сейчас это было похоже на попадание из точки А в точку D, минуя В и С. Словно не было никакого между. И от этого лёгкий шок.

– Не важно. Просто в другое место, – наконец ответила я. – Ну что? Поехали в гостиницу?

Направилась не куда-нибудь, а в Интурист. Жаль не помню, какой номер был за Денисом, только этаж. Пятый.

– А я знаешь, что помню? – неожиданно сказал Алекс, когда мы выехали со двора белокаменки. – Из детства. Из очень раннего детства.

Интересно. Раньше он никогда не заводил такие разговоры.

– Что?

– Детскую площадку. Там горка была такая высокая, и я её боялся. Мне один раз приснилось, что я на неё залез, а слезть не могу, а ты уходишь. И я тебе кричу, чтобы ты подождала, а ты не слышишь меня, и я стал спускаться и упал, а она смеялась.

– Кто, горка?

– Угу. Я понимаю, что звучит как бред, но тогда было очень страшно. А ещё помню скамейку, она такая высокая была, и ты на ней сидела, а я не мог, но хотел. И я просто ходил возле неё туда-сюда… Она была полосатая, синяя с жёлтым.

У меня даже дыхание перехватило.

– Ты не можешь этого помнить, Алекс! Тебе тогда всего два года было.

– А я помню! У неё ещё внизу, под досками болт такой большой прикручен был, и я пытался его забрать, но не мог. И я, наверное, психовал из-за этого, потому что меня наказывали – закрывали в туалете. А там труба всё время гудела, и я думал, что это бабайка сердится. Знаешь, как страшно было! И ещё, мне казалось, что я никому не нужен.

– Какой ещё бабайка? – проглотив ком в горле, как можно беззаботнее улыбнулась я.

– Которым пугала тётка такая, толстая. Она ещё глаза синей губнушкой красила. Её все дети боялись. Надя звали, точно помню.

Я тоже помнила. Это была нянечка из дома малютки. И она действительно мазала веки жирными перламутровыми голубыми тенями. Вот только я не знала, что они были в форме помады, хотя и видела такие в Галантерейном, ещё на воле, в самом начале девяностых… Так значит, она пугала Алекса, двухлетнего малыша, бабайкой? И в сортире запирала? Сучка. А в лицо мне сюсюкала, думала, что я, как и Марго, блат у начальства имею…

– А ещё что помнишь?

– Ну… Тётеньку такую, с короткими волосами. Она очень худая была и у неё глаза были чёрные-чёрные. Она мне печенье давала.

Я взяла паузу, прежде чем ответить. По-другому никак. Слишком остро.

– Это твоя крёстная, Алекс. Маргарита. Она была моей очень хорошей подругой, а ещё – первым учителем

по живописи и рисунку. И твоим, кстати, тоже. Она так балдела от твоих каракулей, ты бы видел!

– Крёстная, серьёзно? А где она сейчас?

– Не знаю. Так получилось, что… кхм… – слезы душили, – что жизнь нас развела. Что ещё помнишь?

– Тебя помню.

– Правда? И какая я была?

– Ну… Всё время грустная. И волосы под косынку убирала. И вообще много таких женщин помню, с косынками. Я иногда даже путал их с тобой. Один раз побежал навстречу такой и только в самом конце понял, что это не ты. А Надя засмеялась, и мне так обидно стало. Я упал на задницу и решил, что ни за что не встану…

– И что?

– Да ничего. Заперли, как обычно, в туалете. А я там, кстати, мыло лизал.

– Чего-о-о? Зачем?

– Не знаю. Оно лежало на полу, возле унитаза, на тарелочке какой-то. Такое, знаешь, коричневое. На шоколадную конфету похожее. И я лизал. Оно сначала кислое, а потом противное…

– О, Господи, Алекс… Им, наверное, горшки ваши мыли, а ты…

И мы рассмеялись.

– А ещё там, между окном и шкафом, стояло ведро, а в нём порошок белый. И он вонял туалетом.

– Как это?

– Ну такой, резкий противный запах, не знаю, как объяснить. Им особенно воняло после того, как полы мыли. А ещё, его, кажется, в унитазы насыпали, и он от этого шипел.

– Ну понятно, это хлорка. Надеюсь, её ты не лизал?

– Лизал.

– Чего?!

– Ну то есть, я хотел лизнуть, но он так вонял, что я чихнул, а потом вдохнул эту пыль и у меня в груди всё болело. Особенно когда кашлял.

Я была в шоке. По крови стремительно расползалась бессильная ярость.

– Алекс, а почему ты раньше мне это не рассказывал?

– Не знаю. Чтобы не расстраивать тебя. – Помолчал. – Мам… А это правда, что ты хотела меня бросить?

– Чего?!

– Надя говорила, что если я буду кашлять, ты родишь себе другого, послушного мальчика, а меня отдашь бабайке. И я иногда лежал в постели и держался изо всех сил, чтобы не кашлять, а потом начинал задыхаться и всё равно кашлял, так сильно, что один раз даже подушка кровью испачкалась. А Надя сказала, что теперь ты точно меня отдашь. А потом, когда ты меня всё-таки отдала, я с одной стороны очень скучал по тебе, а с другой – радовался, что не бабайке, а Нику. Он же мне паровоз тогда подарил, помнишь?

Я не выдержала, резко тормознула у обочины и заревела. Я ведь всегда понимала, что ему плохо в колонии, но чтобы настолько?! И ведь это ещё не детский дом! На зоне я хотя бы была рядом и хоть как-то мешала творить беспредел. Но помогло ли мне это, когда Алекс на целый месяц загремел с той непонятной пневмонией в больницу? Тогда, когда ему лёгкие промывали от гноя и говорили мне, что, возможно, это туберкулёз… А он, похоже, просто сжёг их, к чёртовой матери, вдохнув сыпучей хлорки. А если бы не вдохнул, а всё-таки наелся её? Они сказали бы, что, похоже, у него обострился гастрит или язва прободилась? У ребёнка двух с половиной лет, да?

Но ведь и это ещё не всё! «Когда ты меня всё-таки отдала»… А ведь со стороны тогда казалось – он малыш совсем, ничего не понимает и так легко отвлекается на новые игрушки… И ведь я его действительно просто отдала. Незнакомому дядьке предложила! На чужбину отправила! Да, я сделала это от отчаяния и желания спасти, но оправдывает ли это меня в его глазах? Сможет ли он когда-нибудь понять цену этого решения? И нужно ли ковырять эту правду или достаточно того, что мы всё-таки вместе и у нас всё хорошо?

Поделиться с друзьями: