Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей (первое издание)

Никита решился еще раз признаться:

— Путешествуем мы…

— Путешествуете? — уважительно переспросил пасечник. — Это, брат, дело! Марш-бросок на пятьдесят километров — так? Укрой, тайга, укрой, глухая!.. Хлеб да соль, выходит! Милости прошу к моему шалашу! — И он показал в сторону шалаша на краю поляны.

Друзья прошагали через поляну, оглядываясь на всякий случай. Доверие — доверием, а осторожность не мешает…

Но пасечник в тельняшке проковылял следом. Проковылял как-то неумело, широко расставляя ноги.

— Скидавайте фуфайки! Эк вы в такую жарынь! Бросай якорь! Располагайся, — приказал он.

Никита решительно стащил телогрейку, бросил на траву и не сел, а упал на нее. Петька тоже не заставил себя уговаривать.

— Голодные небось?

— Не… — сказал Петька. — У нас есть… — И развязал мешок.

Пасечник заглянул в него.

— Ха! Такого добра у меня, корешки, хоть отбавляй! Раз пригласил на хлеб на соль — свое спрячьте!

Он исчез в шалаше.

Через минуту около друзей появилась большущая миска творогу со сметаной, целый каравай хлеба и запотевший чайник со студеной водой.

— Медку, корешки, нема! За медок надо председателю руки-ноги обломать. Медку — через год приходите — залейся будет! Ложки есть?

— Есть, — быстро доложил Петька.

— Это дело! Были б ложки — борщ найдется! — И неловко усаживаясь рядом с друзьями, он снова спросил: — Откуда ж вы, а?

Петька признался:

— С Белой Глины… На лодке мы.

— Фью-ить! — присвистнул пасечник. — Это вы правильные ребята! — И строго спросил: — Не сбежали, нет?

— Нет! — заверил Петька. — Мы для школы. Собираем, записываем разное…

— Ну, это надо! — согласился пасечник. — Ешьте!

Скрипнул протезами и, перехватывая любопытный взгляд Петьки, разъяснил:

— Это меня, братцы, под самым уже Берлином… Растреклят его… Теперь вот еще не приноровлюсь никак…

Беседа мало-помалу развязалась, и пасечник Саша рассказал приумолкшим друзьям, как воевал: сначала на кораблях, потом в пехоте.

Одна тельняшка от моря и осталась.

— Любите наши места? — неожиданно сердито спросил он.

Друзья заверили, что любят.

— Ну, то-то… — опять смягчился пасечник. — Я вот всякое повидал… И смерть, и все… Оно уж насмотришься до злобы, что и умереть не страшно… А это вот страшно: чтобы умереть, а не увидеть напоследок, где родился, где вырос… Ясно? А? Кажется, вдохнуть бы вот это в последний раз, — он оглянулся на деревья, — а тогда уж и прощайте, братцы!..

Пасечник помолчал немного.

— Оно вроде завоевал право жить, где проще: хоть направо, хоть налево плыви — за любым ветром… А я шел раз в штыковую, поклялся: буду жив — на четвереньках приползу в эти края. Отсюда — ни шагу. Ясно? То-то, путешественники! Правильно: пишите, путешествуйте — тут, братцы, красота, как нигде такой! Верно говорю?

— Верно, — подтвердил Петька.

Скоро ложки их застучали по дну миски. Друзьям не хотелось выглядеть обжорами, но Саша приказал:

— Чтобы до тютельки. — И облизал свою ложку. — Путешествие — дело серьезное… Только как же это вы без оружия?

Петька чуточку поколебался и вытащил из мешка штык.

Лицо пасечника Саши стало на мгновение грустным, когда он коснулся пальцами граненой стали штыка. Коснулся осторожно, как будто чего-то хрупкого. Потом усмехнулся опять, одобрительно крякнул, возвращая Петьке его оружие.

— Штык — это дело. Ребята вы, я вижу, отчаянные. Ну, и что попалось вам интересного в наших краях?

Настроение блаженного покоя, которому друзья невольно поддались от сытного ужина и яркого солнца над стихшим в безветрии лесом, тут же улетучилось.

— Есть тут… — заспешил было Петька. Но раб божий начальник штаба решил взять ответственные переговоры на себя.

— Видели мы здесь камень… — сказал раб божий начальник штаба Никита. — Там… — Показал в тайгу. — Вроде могилы. Написано: «Здесь покоится…», по-старинному написано. А яма рядом. Разрыл кто, что ли?

Пасечник Саша усмехнулся.

— Тут, братцы, история путаная… — Расправив широкую грудь под тельняшкой, лег на спину. Разъяснил: — После приема пищи полагается мертвый час… Располагайтесь. История эта темная… Правда — не правда, где анекдот, где сказка — не поймешь. Но раз уж ваше дело собирать всякую всячину — пишите. Может, и распутаете что…

Друзья остались сидеть, как сидели. Никита на всякий случай достал тетрадь.

Глядя в синее небо над соснами, Саша продолжал:

— Было это, если что было, еще до нас с вами… Тут, чтобы понятней, наша деревня, слышали небось, называется Кедрачи, рядом хутор — Савеловки, там дальше в лес — вам это назад — Засули, в аккурат у Чертова болота, где раньше Мусейка начиналась, а по реке назад — Гуменки. Так вот в Засулях барином был француз какой-то, тут у нас, в Кедрачах и на хуторе, — полковник бывший с дочкой, а Гуменки — тоже полковничьи были, но там его сын, одним словом, жил, — чертей им в хвост и гриву… Так вот все это правда, а уж где правда, где неправда дальше — это сами разбирайтесь… Дыма без огня не бывает… Француз этот все в Москве да Петрограде жил, — так, хлипкий французишко, одно название, что барин… Но, говорят, когда революция началась, дал наш французик деру, так сказать, в свое имение, в Засули то есть… Ну, и вдруг слух пошел — французик наш разбогател где-то… Революция ж к нам не сразу, а потом пришла. Ну, и слух — это уже после… Было тут два дела враз. Первое — французика нашего нашли мертвым у себя, связанного, глаза выколоты, словом, помученным крепко нашли… И будто бы кто-то видел полковника с сыном на лошадях с вечера… Словом, тут кутерьма уже быстро пошла — не до судов и следствий… Дела одно за другим, а люди все это в кучу сваливают. Утром нашли француза мертвым, а днем здесь полковничья дочка отравилась. Наши-то в деревне — красные уже близко — за топоры было взялись, но, такое дело, дочь у полковника отравилась — пожалели отцовские вроде чувства…

Хоронить самоубийцу по-старому нельзя на общем кладбище. Тем же днем вырыли полковник с сыном могилу в тайге, камень этот кузнец полковнику вытесал… Не по обязанности уже, а из жалости опять…

Словом, через день, как здесь крестьяне власть взяли, уже ни полковника тут, ни сына. Дочь они, считалось, ночью захоронили.

Это видели — телегу опять же… Ну и вот — лет десять прошло тому — наш Прокопка (есть здесь такой) надоумился раскопать ту могилу. Прокопка этот сына родного раскопает — посмотреть…

Друзья напряглись в тревожном ожидании.

— И оказалось, — продолжал пасечник, — нет там никакого гроба. Куда уж они ее — в другом месте, что ли, захоронили? А там, значит, ящики с книгами. Семь ящиков да смоленые все. Полковник этот давно упаковывался, а взять с собой вряд ли что успел. Девку-то он либо в речку, либо в болото какое бросил, а это схоронил, гад… Культура, что ли?.. Так вот это уже опять точно: книги в ящиках… Три или четыре ящика с книгами были, а в других одежда разная…

Петька уставился на Никиту. А Никита, не отрываясь, глядел на пасечника. Благо, тот не замечал, какое впечатление производит его рассказ.

— Это… — заикнувшись, спросил Никита. — Тот Прокопка, который потом книгами печь топил? Нам бабушка рассказывала…

Пасечник Саша даже сел от негодования.

— Это Прокопка да чтобы кусочек бумажки выбросил?! Да он хворостины лишней в огонь не сунет!.. Да он — этот скобарь — он из чужого огня себе полешко выхватит!.. Это такой гад, братцы… Людям — кому война, кому голодуха, а он тут один во всей деревне как сыр в масле катался: корова с телкой каждый год, два поросенка во дворе, куры, утки, забор вокруг в два метра! Одни бабы в деревне и остались — найди-ка на Прокопку управу!.. Еще старый хрыч девок мордовал!.. Женился, видишь ты!.. На эвакуированной, гад, на молодухе, из блокады!..