Открытое окно
Шрифт:
Наверняка он обменял или продал эту марку раньше! Мама достала «Норвегию» у «симпатичной женщины». Женщина укажет нам следующее звено. И таким образом, шаг за шагом, мы дойдем до источника, до цели!
После недолгого размышления я запаковал служебный кляссер и набрал номер коммутатора Главного управления милиции.
– После вашего отъезда, капитан, телефон прямо разрывался, – сообщила мне телефонистка. – Кто-то тосковал по вас и выходил из себя. Упорно настаивал: «Передайте ему, что звонит доктор Трахт». Я отвечала, что вас нет в Варшаве…
Я вернулся из ГДР в пятницу вечером.
Но то, что звонил Трахт, обманувший меня при обмене двух марок «За лот», что-то означало: ведь я выразил желание приобрести классики, подобные тем, которые были украдены.
Первым, на кого я наткнулся в холле перед клубным залом, был, как и в первый раз, майор Ковальский. Я отвел его в сторонку:
– Послушай, Ковальский. Насколько помню, ты хотел досмотреть мои дублеты. Вот здесь есть первая «Норвегия».
Ковальского охватило волнение.
– Давай поменяемся! Могу предложить тебе голландских «Адмиралов». Великолепные марки, определенно будут украшением твоей коллекции кораблей!
– Ну-ну, зубы мне не заговаривай. Я видел эту серию в Дрездене. Согласно каталогу Цумштейна, она стоила неполных два франка.
Ковальский взял у меня конверт и подошел к окну, чтобы осмотреть его содержимое. По пути он обещал:
– Ладно, к «Адмиралам» я еще что-нибудь добавлю. У окна конверт вернулся в мой портфель.
– Дефектная!.. Ведь я тебя предупреждал: будь осторожен. Предлагал свою помощь. Разве нельзя было посоветоваться со мной? Кстати, Глеб, прошлой осенью появились марки с дилижансом, к четырехсотлетию польской почты. Не возьми ненароком белых.
Об этом я узнал еще в сорок первом почтовом отделении. Да я и не собирался брать ни розовых, ни оранжевых, ни желтых, ни радужных, ни белых.
– У тебя больше ничего нет?
– Нет. – Я прижал локтем служебный кляссер, полный марок.
– Жаль.
Ковальский повернулся и исчез в зале.
Причиной его столь поспешного ухода был, конечно, Емёла.
– Привет, как жизнь, что слышно? – спрашивал, сияя улыбкой, Емёла. – Что ты с утра такой озабоченный?
– У меня к тебе просьба, Емёла. Есть первая «Норвегия». Не знаешь кого-нибудь, кто бы со мной обменялся?
Он посмотрел на марку в лупу и зло рассмеялся:
– Рассказывай кому другому, Глеб. Это Ковальский тебе дефектную марку всучил?
– Почему вдруг Ковальский?
– Так это в его стиле. Эта самая «Норвегия» должна была выровнять мои давние расчеты с Ковальским. Пришел он с ней ко мне в прошлом году и говорит: «Емёла, дай „Греческие порты“, а я тебе дам первую „Норвегию“, и будем квиты также и за „Святого Мартина“.
– Значит, его тоже подловили?
– Конечно. Но он ее сплавил. Ну, теперь я понимаю, почему у тебя плохое настроение. По-моему, офицер Главного управления, которого надувают с марками, является не дотерпевшим, а… не скажу кем. Эта дефектная «Норвегия» ходит в клубе года два, и все время кто-нибудь на ней попадается. Побывала в руках по меньшей мере у ста человек.
– Интересно, кто первый пустил ее в обмен?
– А бес его знает…
До источника, по-моему, не добраться. Слишком много времени прошло. Из-за нее было столько скандалов, что, если бы ее первый хозяин пришел сюда, его бы здорово избили.Я невольно подумал, что этот первый владелец никогда уже в клуб не придет…
Войдя в зал, я раздумывал не столько о первой «Норвегии», сколько о том, что мама и в самом деле может впутаться в неприятную историю.
– Вы не видели мою маму? – спросил я у секретаря, сидевшего вместе с директором за столом.
– Она только что приобрела у меня два новых турецких цветка, – тут же объяснил секретарь.
– А я купил у нее пятирублевую, с Калининым, – добавил довольный сделкой директор.
Так я узнал, что мама занимается филателистическими комбинациями… Она стояла у окна и вела переговоры с «симпатичной женщиной». У обеих горели граза, пылали щеки, двигались руки, перебиравшие «сокровища», звенели пинцеты.
Я нашел рядом свободный столик. Поскольку иного выхода не было, решил тут же начать продажу ниже всяких разумных цен.
Через минуту меня окружила толпа алчущих.
Я не разговаривал с людьми, внешний вид которых не сходился с описанием Посла. Худые, высокие, пожилые и молодые уходили ни с чем. Для таких служебные марки были табу. Зато я так и сиял при виде коллекционеров, внешний вид которых сходился с теми приметами, которые дали мне в сорок первом почтовом отделении, а еще раньше студент-медик и убитая вдова.
Столпотворение у моего столика длилось около часа. Дважды менялось содержимое служебного кляссера. Я собирал… все! «Животных» – когда подошедший ко мне контрагент не имел ничего иного, а нужно было продолжить беседу. Марки Красного Креста, когда подозреваемый (как выяснилось, судья) не располагал ничем другим для обмена. Я собирал «Насекомых», «Локомотивы», «Замки» и что-то еще, что нужно было мне, как дырка от бублика…
Мне приходилось продавать, если партнер не имел с собой марок, а предлагал наличные, и покупать, когда партнера не интересовали мои служебные марки, а меня интересовала не столько предлагаемая мне серия, сколько его особа.
Положительным результатом этой акции было мнение, дошедшее до меня окольным путем: обо мне говорили как о новом коллекционере и как о «своем парне»!
И тут, дождавшись своей очереди, ко мне подсел доктор Трахт.
При виде овальной физиономии я закрыл свой кляссер. Поскольку Посла-убийцы не было среди людей обычного телосложения, тем более я не обнаружу его среди худых.
– Приветствую, приветствую! До главы правительства легче дозвониться! – Трахт сказал это так, будто он звонил министрам по десять раз в сутки. – Давайте пройдем в конец зала. Там свободнее.
Я как раз собирался это сделать, так как пора было прекратить эти идиотские сделки. Я уже не мог досчитаться тысячи злотых.
Мы прошли в конец зала.
– Есть редкая оказия, – шепнул Трахт, фамильярно беря меня за плечо. – Кое-что для настоящих знатоков. Может, присядем?
Мы уселись за свободный, стоявший в стороне столик.