Отличный Город
Шрифт:
Когда я отнял руку, она заметила:
– Звезда Пять.
– Докажите, – сказал я.
– Докажу, – сказала она.
Мы вышли из отеля, и, шагая рядом с ней по улице к церкви, я попросил напомнить мне суть знаменитого «дела Барлоу». Она шла торопливо, чтобы не отстать от меня, ее волосы развевались по ветру, а она наизусть перечисляла точные данные измерений, которые я сам производил десять лет назад на подозрительном докторе, который начисто отрицал свое авторство подрывных стихотворений.
Откровенно говоря, Арла Битон напоминала мне первую любовь, и я понимал, что ничего хорошего не предвещает. Вовлекать женщин в официальные расследования государственной важности строжайше запрещалось, но мог ли я не заметить ее? Для меня, посвятившего всю жизнь своему
– В Академии для нас, студентов, проводили лабораторные занятия по изучению форм человеческого тела. Эта начальная ступень «Процесса» (название восьмилетней программы обучения физиономиста) отличать чрезвычайной сложностью, чтобы отсеять непригодных. Я обгонял своих сверстников, так как отказывал себе в радостях дружбы и светской жизни. Вечерами, когда остальные расходились по кафе Верхнего города, я с блокнотом в руках возвращался в Академию. Каждую ночь я спускался во чрево огромного старого здания, где помещались лаборатории физиогномики. Лаборатория тела размещалась в маленькой комнатушке, где едва хватало места для стола и табуретки. Сидя за столом, вы оказывались лицом к окну, затянутому шторой. Достаточно было слова, чтобы штора раздвинулась. За ней открывалось крахмально-белое освещенное помещение. Академия заботилась о том, чтобы в нем двадцать четыре часа в сутки находились образцы. Обнаженные тела по приказу двигались и принимали нужные позы. Я часто гадал, много ли этим живым марионеткам платили за работу, если вообще платили. Обычно они относились к низшим физиономическим классам – кто еще согласился бы на такую работу? – но тем интереснее было изучение этих образцов.
Там я впервые исследовал Нуль – личность, лишенную всяких краниометрических, физиономических или телесных достоинств. У этого парня отбоя не было от студентов. Он часто оставался на ночь, потому, как я полагал, что по тупости был ни на что больше не годен. Однако, читая его, вы словно заглядывали в бесконечность, созерцали, так сказать, природу без штанов – зрелище пугающее и в то же время изысканное.
Однажды ночью я пришел в лабораторию, ожидая застать там старину Диксона, оплывшего и перекошенного, как снеговик после оттепели, но когда штора по моей команде раздвинулась, мне открылось совершенно иное.
У нее было самое совершенное из всех виденных мною тел. Само совершенство, и кончики сосков острые, как иголки. Я заставлял ее изгибаться, поворачиваться, подпрыгивать, опускаться на четвереньки и ложиться на спину, но не мог найти ни малейшего изъяна. Лицо было округлым и чистым, глаза темно-зеленого оттенка, а водопад каштановых волос завивался воронкой, словно у морской богини, попавшей в водоворот. В ту первую ночь я оставался с нею до утра, и к утру приказы, заставлявшие ее совершать грубые телесные движения, сменились тихими просьбами: подмигнуть глазом или согнуть мизинец.
На следующий день вместо смертельной усталости после бессонной ночи я ощущал прилив сил и странное ощущение жара в солнечном сплетении. Мне было не до учебы– мысли были заняты тем, как увидеть ее. Хотелось просто говорить с ней, а не отдавать команды. Еще две ночи я провел в лабораторном здании. На мое счастье, она была там, за окном. На третью ночь, приказав раздвинуть шторы, я застонал, снова увидев слюнявого Диксона. В ответ на мой стон этот идиот разразился беззвучным смехом. Тогда же, не сходя с места, я изобрел способ выяснить, кто она.
На следующее утро я сунул взятку старику, наводившему порядок в лабораториях.
.—Узнайте хотя бы имя, – просил я, сунув пятьдесят белоу ему в карман. Я знал, что нарушаю закон, и два дня ожидал ареста. На вторую ночь ко мне на дом пришли. Четверо в длинных черных плащах и огромный черный мастиф, на толстой, вроде якорной, цепи.
– Следуйте за нами, – приказал главный. Меня вывели на улицу, усадили в карету и повезли по ночным улицам к Академии.
Я трясся всем телом, когда четверо безмолвных
стражей и собака вели меня в подвал, где располагались лаборатории. Мы прошли по совершенно не знакомому мне коридору и оказались в пустом каменном вестибюле, куда выходило несколько железных дверей.Агент, который заговорил со мной в квартире, сказал:
– Создатель, Драктон Белоу, приняв во внимание ваши успехи, решил исполнить ваше желание.
Он отодвинул засов одной из дверей, открыл ее и выдвинул наружу стол с телом моей любимой.
– Вы хотели узнать ее имя? – спросил агент. – Это номер два сорок три.
– Но она мертва, – сказал я, глотая слезы.
– Разумеется, мертва, – ответил он. – Все они мертвы. Эта покончила с собой после осуждения ее родителей на основании заключения физиономиста Рейлинга, Ее тело было обработано и законсервировано, после чего на место внутренних органов внедрили механические тяги и нейроны лабораторной собаки по методике, разработанной Создателем.
Он наклонился и нажал у нее за ухом, включив механизм. Она открыла глаза и села.
– Пой, – приказал он, и она что-то жалобно замычала. Агенты засмеялись.
– Теперь идите домой, и никому ни слова о том, что видели, – приказал первый.
Выходя, я обернулся и увидел, что мужчины окружили ее, скинув черные плащи. Спущенная с цепи собака бешено носилась по кругу.
5
Архитектура анамасобийской церкви возбудила во мне два желания, ни одному из которых я не дал воли. Первое было: громко расхохотаться. Второе: чиркнуть спичкой и сжечь дотла этот нелепый плод религиозного бреда. Все те же серые бревна громоздились друг, на друга, образуя очертания, смутно напоминающие контур горы Гронус. Если бы не пояснения Арлы, я принял бы их за рассыпавшийся штабель дров. Плотник, создавший сие произведение архитектуры, трудолюбиво передал все расщелины, уступы и обрывы настоящей вершины. Ступени, ведущие к перекошенным дверям, были разной высоты и ширины, окна беспорядочно разбросаны по фасаду. Место стекол занимали тончайшие пластинки синего духа, украшенные сценами священного писания. На вершине торчала шахтерская кирка, выкованная из золота.
– Кто сотворил это? – поинтересовался я.
– Замысел принадлежит отцу Гарланду. Он начертил план в первый год после приезда в Анамасобию и клялся, что его руку направлял господь.
Я коснулся ее тонкого локотка, желая якобы поддержать на крутых ступенях, но на полпути к дверям сам споткнулся и должен был на мгновение опереться на ее руку. Рука оказалась неожиданно сильной, а улыбка, которой наградила меня девушка, мгновенно стерла улыбку с моего лица.
– Надо быть осторожней, – сказал я ей, открывая более высокую из двух створок.
– Благодарю вас, – ответила она, и мы шагнули в темноту. Глупая шутка строителя продолжалась и внутри тошнотворного здания. Входя в церковь, вы оказывались в пещере. С потолка и из пола сосульками сталактитов и сталагмитов торчали щепки. Узкие, извивающиеся тропинки расходились в стороны, утопая в полной темноте, а впереди через миниатюрную расщелину были перекинуты веревочные мостки. За мостом, сквозь узкую щель, напоминающую приоткрытую гигантскую пасть, виднелась новая пещера, освещенная лишь горящими свечами.
– Правда, невероятно? – спросила Арла, пробираясь по мосткам.
– Невероятная безвкусица, – согласился я, чувствуя, как окружающая темнота давит на глазные яблоки. – Церковь, посещаемая в поисках острых ощущений.
– Горняки и их семьи чувствуют себя здесь как дома, – заметила Арла.
– Не сомневаюсь, – хмыкнул я, неуверенно нащупывая путь над бездной. В алтарном зале стояли вырубленные из синего духа скамьи для молящихся, а в маячивших вдоль стен статуях я опознал все тех же твердокаменных героев. Здесь и там мигали огоньки белых свечей, с них капал воск, и помещение заливал тот мерцающий свет, которым бывают отмечены последние мгновения сумерек, уступающих место ночи. Алтарем служила также большая плоская глыба духа, а за ней висел огромный портрет бога в облике шахтера.