Отныне и вовек

– Может, сбацаем мой «Грустный разговор»? – предложил Энди. Этот блюз был его коронным номером, и он не любил играть его в больших компаниях, но сейчас предлагал ради Пруита.

– Идет. – И Пруит взял вступительный аккорд.

– Я так ждал, что ты объявишься, – расслышал Пруит сквозь музыку голос Сэла. – Я так надеялся, что ты когда-нибудь посидишь с нами, старичок!

– Я был занят, – сказал Пруит, не поднимая глаз.

– Да, да, – закивал Сэл с пылким сочувствием, – я знаю. Слушай, захочешь еще поиграть на этой старой шарманке, бери, не стесняйся. Лезь прямо ко мне в шкафчик и бери, я все равно ее не запираю.

Подняв наконец глаза, Пруит увидел, что худое длинное смуглое лицо светится искренним счастьем, потому что Сэл потерял врага и приобрел друга.

– Идет, – сказал Пруит. – И спасибо тебе, Сэл, спасибо огромное. – Он снова склонился над струнами, чувствуя, что на душе стало тепло, потому что у него сегодня тоже появились два друга…

– Две девочки, – сказал Маджио и хлопнул на стол две дамы, одну из которых получил «в закрытую» на первой сдаче.

– Два патрончика, – усмехнулся Пруит, открывая двух тузов. Он протянул руку и сгреб горсть мелочи с одеяла. Когда он добавил мелочь к четырем долларам, выигранным им за эти два часа, игроки закряхтели и зачертыхались. – Еще немного наберу, – сказал он, – и пойду громить сарай О'Хэйера.

Они сидели за картами, когда из угла размытого дождем двора горнист пискляво протрубил «вечернюю зорю», и в сортир тотчас набежал народ успеть напоследок отлить, потом дежурный прошел по казарме, выключил свет, и в темной спальне отделения по ту сторону двустворчатых, качающихся на пружинах, как в баре, дверей уборной повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь похрапыванием и редким скрипом коек. А они продолжали играть с той всепоглощающей страстью, какую обычно приписывают любви, хотя мало кто из мужчин испытывает ее к женщинам.

– Я так и знал, – горестно сказал Маджио. С трагическим видом спустил лямку майки и почесал костлявое плечо. – Ты, Пруит, старая хитрая лиса. Прихватил на последней сдаче туза в пару к «закрытому» – клади карты на стол, а иначе пошел вон из нашего клуба! Вот как должно быть.

– У тебя, Анджело, нервы как канаты, – усмехнулся Пруит.

– Да? – сверкнул глазами Маджио. – В точку попал: как канаты. Давайте сюда карты, я сдаю. – Он повернулся к Кларку: – Слышал, носатый? Пруит говорит, у меня нервы железные. – Погладив себя по длинному носу, Маджио шлепнул колоду перед Пруитом, чтобы тот снял. – Интересно, не заезжал ли случаем мой папаша в Скрантон? Жалко, я точно знаю, что он всю жизнь просидел в Бруклине, а то бы, Сэл, я хоть сейчас поставил на спор сто долларов, что ты мой братан. Если бы, конечно, у меня эти сто долларов были.

Сэл Кларк смущенно улыбнулся.

– Моему носу до твоего далеко.

Маджио энергично потер руки, потом пробежался пальцами по своему носу.

– Все, – сказал он. – Поехали. Теперь мне должно везти, я поколдовал. Все лучше, чем быть негром, – добавил он, ласково погладив свой большой нос, и начал сдавать. – Чиолли, а кому стукнуло в голову обозвать тебя Кларком? Ты, Чиолли, предал весь итальянский народ. Сноб паршивый.

– Тьфу! – Кларк не сумел, как Маджио, сохранить серьезное лицо и прыснул. – Я тут при чем, если в бюро иммиграции не могли правильно написать Чиолли?

– Кончай треп, Анджело, – оказал Пруит. – Собрался выигрывать, сдавай.

– Мне бы сначала отыграться, – бодро ответил Маджио. – Ты же итальяшка, Чиолли. Грязный носатый итальяшка. Знать тебя не знаю. Ставьте денежки.

– Ставлю пять. – Энди бросил на одеяло пять центов.

Кларк попытался напустить на себя свирепый вид и смешно сощурил свои большие оленьи глаза:

– Я парень крутой, Анджело. Ты со мной не связывайся, от тебя мокрое место останется. Не веришь, спроси Пруита.

Маджио повернулся к Энди:

– На пятачках не разбогатеешь. Удваиваю. – Он швырнул десять центов. – А что. Пру, Чиолли и вправду парень крутой?

– Играю, – сказал Пруит. – Конечно, крутой, Он бьет, так уж бьет. Ведь это я учу его мужественному искусству самообороны. – Он посмотрел на карту, сданную ему «в закрытую». Губы Сэла растянулись в счастливую улыбку.

– Тогда другой разговор, – сказал Маджио. – Больше не буду, – бросил он Кларку. – Так, так, теперь твое слово, еврейчик. Перед тобой поставили десять. Играешь?

– Играю, – сказал рядовой Джулиус Зусман, который неуклонно проигрывал кон за коном. – А зачем, непонятно. Где тебя учили сдавать людям такое дерьмо?

– Я прошел школу в Бруклине, и если бы ты хоть раз выбрался из своего Бронкса подышать воздухом, ты бы давно обо мне услышал. Я – великий крупье!

– Ставлю пять, – скривился Зусман. – Ты, Анджело, кандидат в психушку, вот ты кто. Настоящий буйнопомешанный. Самое тебе место на сверхсрочной.

– Поговори у меня. Как засверхсрочу тебе сейчас в глаз! – Маджио взглянул на свою «закрытую» карту. – До получки еще две недели. Ох, Гонолулу, шарахну ж я тебя! Берегитесь, бордели. Маджио идет! – Он взял колоду в руки. – Последняя сдача.

– Ха, – бросил Зусман. – Дать тебе хорошую бабу, а потом прокатить на моем мотоцикле, и ты – покойник.

– Вы его только послушайте! – Маджио обвел глазами игроков. – Дон Жуан с пляжа Ваикики! При мотоцикле и гитаре-однострунке! Последняя сдача, – повторил он. – Сдаем, раздаем, поддаем.

– Сдавай же, – сказал Пруит.

– Шеф велел сдавать. – Анджело быстро и ловко раздавал карты, его тонкая рука нервно подрагивала, выплескивая заключенную в нем энергию. – Друзья мои, я твердо решил выиграть. «Ого! У Энди уже два валета. Матерь божья! Закрою глаза, чтоб не видеть. Два валета! Ставьте денежки.

– Это укелеле называется, – объяснил Зусман. – Такой местный инструмент, гавайская гитара. На нее бабы здорово клюют. Мне больше ничего и не надо. А на мотоцикл девки вообще косяками ко мне плывут. Вы всей ротой карманы выверните – на ваши деньги столько не купишь.

– Чего ж ты еще три струны не натянешь? – спросил Маджио. – Играть-то все равно не умеешь.

– А мне играть и не надо. Это же так, для понта.

Маджио задумчиво уставился на свою «закрытую».

– Играть на вшивой однострунке, купить в рассрочку мотоцикл – и все это, чтобы заманивать баб? Да если я доживу до такого, уж лучше буду платить в борделе три доллара в кассу.

– Ты и сейчас их в кассу платишь, – запальчиво сказал Зусман, дороживший своим мотоциклом больше всего на свете.

– Вот я и говорю, – с досадой откликнулся Маджио. – Играю. Энди, твои два – уравниваю. Итого четыре, Риди. Играешь?

– Ну вас к бесу, – сказал шестой игрок, рядовой Ридел Трэдвелл, родом из южной Пенсильвании. Он не выиграл еще ни разу. Бочка с жиром, из которой росли руки, ноги и голова Трэдвелла, колыхнулась в ленивом вздохе. Риди открыл свои карты и кинул их на одеяло. Его круглое лицо лениво расплылось в улыбке, обманчиво скрывающей исполинскую силу, которая таилась под толстым слоем жира. Рядом с нервным, юрким Маджио он был похож на толстого бронзового Будду. – Вы, ребята, меня раздели. Не мое это дело – играть с такими шулерами.