Отравление в шутку

О да. Обитателям Золотого Дома были известны приемы, слишком изощренные для современного преступника. Когда Клавдий [17] болел, окруженный телохранителями, его смогли убить, отравив перо, которое он просовывал в горло, чтобы вызвать рвоту. Но нынешний убийца не настолько изобретателен — он подсыпает белый мышьяк (давно известный, уже когда его использовал Олимпиодор [18] ) в кофе жертвы или же, презирая столь деликатные методы, идет на дело с автоматом. Однако эта история Светония…

17

Клавдий (10 до н. э. — 54 н. э.) — римский император с 41 г.

18

Имя Олимпиодор носили несколько греческих писателей и философов. Неясно, кто из них имеется в виду.

Господи! Я уставился на статую, а затем повернулся к столу, так как на меня снизошло предчувствие правды. До сих пор я спрашивал себя: как могли отравить бренди? На столе еще валялись кусочки сургуча, которым была запечатана пробка. Печать была слишком старой, чтобы подозревать какой-то трюк. Кроме того, отравитель не мог знать, что в доме будет гость, что судья Куэйл днем принесет бутылку из погреба, а если бы он даже был об этом осведомлен, то никак не мог угадать, какую бутылку выберет судья. Нет, отравитель хотел быть уверенным, что его жертва выпьет гиосцин независимо от того, какая бутылка и какой напиток будут использованы. А судья Куэйл никогда не пил бренди и виски без содовой…

Кто-то слишком внимательно слушал историю о смертоносном кувшине со льдом и добавил гиосцин в сифон.

Дверь открылась. Я виновато вздрогнул, положив руку на сифон. Использование древнеримской уловки в этом прозаичном доме возле гор под насмешливым взглядом лишенного руки Калигулы делало все еще ужаснее… Повернувшись, я увидел Вирджинию Куэйл, стоящую в дверях.

— Я… С ними все в порядке, Джефф? — запыхавшись, спросила она.

Ее лицо раскраснелось от холода. Большие зеленоватые глаза с длинными ресницами, которые я успел забыть, внезапно показались такими знакомыми, близкими, что я не сразу нашел слова для ответа.

Вирджиния быстро двинулась вперед. Мне казалось, что она бежала. Девушка сбросила коричневую шляпку, и ее пышные каштановые волосы рассыпались по щекам. Рот слегка изогнулся, словно в кривой улыбке. На воротнике пальто из верблюжьей шерсти поблескивали снежинки. Я взял ее за руки, чувствуя, как они дрожат.

— В полном порядке, Джинни! — ответил я наконец.

В ее глазах мелькнуло сомнение. Она смотрела на меня с мрачной нервозностью, как ребенок.

— Ужасно! Что же нам делать?

— Пока ничего, Джинни. Полагаю, Мэтт рассказал тебе?

Она попыталась усмехнуться.

— Да. Рассказал, что надо говорить, а что нет. Черт бы его побрал! Я вернулась домой, ожидая получить нагоняй от отца, и услышала… Могу я его повидать, Джефф? Я ведь очень люблю папу, что бы там ни болтали…

— Пока лучше не стоит. Он в хороших руках.

Девушка кивнула. Ее дыхание постепенно выравнивалось.

— Да, Уолтер знает свое дело. По-моему, он единственный здравомыслящий человек в доме… Но ты говоришь правду? Папа не при смерти?

— Боже мой, конечно нет! У него всего лишь сильное недомогание. Завтра он уже встанет. Нет абсолютно никаких причин для тревоги.

Я отпустил ее руки, и девушка медленно села на подлокотник кресла. Уставясь на пол, она нервно похлопывала по ноге шляпкой. Волосы отбрасывали тень на ее лицо, но я представлял его напряженным и решительным…

— Мэтт ведет себя как стряпчий по темным делам, — заговорила Вирджиния. — Он только твердит: «Ты не должна отвечать ни на какие вопросы». А ведь речь идет о его отце! Джефф, ты ведь не…

— Ты отлично знаешь, что нет.

— Тогда позволь задать тебе вопрос.

— Разумеется. Если я могу на него ответить.

Вирджиния водила по полу носком ботика. Слова давались ей с трудом.

— Папа… сделал это сам? Он… пытался покончить с собой?

— Я так не думаю, Джинни.

— Господи, я знала это!

— О чем ты?

— Я знала, что должно произойти нечто ужасное. Каждый раз, входя в дом, я покрывалась холодным потом, ожидая этого. А когда Мэтт начал рассказывать, я внезапно подумала…

— Слушай, Джинни, ты должна взять себя в руки. Сними пальто, возьми сигарету…

— Ты бы вел себя так же, — сердито отозвалась она, — если бы прожил здесь долго.

Девушка сбросила ботики, скинула пальто и перевесила шарф через спинку кресла. Между ее бровями обозначилась морщинка, но глаза лукаво блеснули, когда она посмотрела на меня.

— Я ведь даже не поздоровалась с тобой. После стольких лет… Да, дай мне сигарету. Ты выглядишь гораздо старше.

— Ты тоже. И гораздо красивее.

Последовала пауза. Вирджиния взяла из моего портсигара сигарету и снова посмотрела на меня.

— Я не возражаю слышать это от тебя. Но мне надоело сидеть в припаркованных машинах с придурками, которые рассказывают о своих успехах в бизнесе с недвижимостью и надеждах заработать целое состояние… — Она закурила сигарету и выпустила облачко дыма. — Пускай зарабатывают сколько душе угодно. Но почему я должна это выслушивать? Мне это неинтересно.

— Ты имеешь в виду, что выслушивала это сегодня вечером?

— Ну… Давай не будем об этом. Неужели мужчины воображают, будто женщинам интересен их бизнес?

— А как насчет влюбленных женщин?

— Это то же самое. Они просто думают о том, кого любят, — воображают его героически покупающим и продающим дома, играющим на бирже, или что там еще делают с недвижимостью… — Она задумчиво нахмурилась. — В любом случае дело в человеке. Предположим, я бы влюбилась в каменщика. Я могла бы часами слушать лекцию о кирпичах, но думала бы только о том, как он работает мастерком.

Глядя в зеленые глаза, всегда поглощенные тем, что занимало их обладательницу, и всегда казавшиеся обдумывающими какую-то сложную проблему, я чувствовал, что давно хотел поговорить с Джинни Куэйл. Она являлась одновременно посторонней и старым другом. Рядом с ней я испытывал возбуждение, словно при первом знакомстве с интересной девушкой, и в то же время приятную расслабленность, характерную для привычного дружеского общения. Раньше мы часто бродили с ней среди ив, серо-зеленых при свете луны, по арочному мосту, под которым бурлила вода, и смотрели на звездочку в промежутке между верхушками деревьев. Обычно наши беседы начинались с шуток, но переходили в долгий серьезный разговор о жизни…