Отравленные морем

Хотя, если вспомнить валлуко, то, может, это к лучшему.

Я застонала, спрятав лицо в сложенные на коленях руки:

— Уходи.

Она ещё немного помедлила, затем раздался резкий, обиженный всплеск, и мы с Пульчино остались вдвоем. Чайка сидел на перевёрнутой лодке, с беспокойством следя за мной то одним, то другим круглым глазом. Я решила попробовать ещё раз. Уж с Пульчино-то у меня должно получиться! Я же знаю его десять лет!

Ничего не вышло. Вместо вереницы образов чаячьего сознания мне предстала глухая серая пелена.

Я слишком мало знала об искусстве кьямата, чтобы разобраться, что со мной происходит. Сдавшись, я просто смотрела, как зелёная лента канала, изгибаясь, несёт гондолы и баркасы в лагуну, к Спиналонге, Дито и другим островам. Плавный изгиб водяной дороги навёл на мысль, что совсем недалеко есть место, где о магии знают намного больше меня…

Монастырь на Терра-деи-Мираколо! За последний год я редко о нём вспоминала. Трудно было представить, что со времени моего побега прошло всего лишь тринадцать месяцев. По моим ощущениям — целая жизнь. В памяти всплывали тихие, безмятежные дни в монастыре так, как будто это было с кем-то другим: вереницы фигур в одинаковых бело-серых одеждах, тихое пение и звонкая тишина крипты, в которой отчётливо раздаётся звук капель, падающих с потолка… Сестра Агата с её величавыми манерами, цитирующая по памяти старинные свитки, и деловитая Марта, от чьей горячей руки нам нередко попадало за неряшество…

В этот день, когда всё рушилось к Хорро, мне вдруг захотелось последовать за своими воспоминаниями, снова услышать звучный голос монастырского колокола, окунуться в прохладу темноватых комнат, знакомых мне до последней ступеньки. Всё так запуталось, что я даже не была уверена, хочу ли я действительно, чтобы мой дар ко мне вернулся? Но чего мне точно не хотелось, так это того, чтобы однажды из-за меня в городе появилась спятившая паурозо, убивающая всех на своём пути. Или обезумевшая чайка.

Мне казалось, яростный оскал валлуко и его мертвый взгляд навеки запечатлелись где-то на изнанке моих глаз. Забыть такое невозможно! Чем больше я обдумывала план возвращения на Терра-деи-Мираколо, тем сильнее он мне нравился. Я, конечно, не могла рассчитывать на тёплую встречу. Мой побег — не тот поступок, которым следовало гордиться. Но в конце концов наставницы меня простят, ведь желание взглянуть на мир — это грех, простительный для молодости. И секреты Джулии выдавать не придётся, я скажу, что просто воспользовалась обстоятельствами и сбежала. Разумеется, меня накажут, но вряд ли они захлопнут ворота перед моим носом!

Спохватившись, я поняла, что говорю вслух. Сказывалась привычка делиться всеми мыслями с Пульчино. Чайка подлетел поближе, пытливо заглядывая мне в лицо. Волновался, наверное! Я махнула рукой в сторону Терра-деи-Мираколо:

— Надеюсь, там мне помогут. Я не знаю, что со мной, дружище, и не знаю, как это исправить… Одно точно могу сказать: мне тебя ужасно не хватает!

Пульчино испустил резкий крик, который я приняла за согласие. Перелетев, он подсел ко мне ближе. Пусть мы не могли слышать мыслей друг друга, но каким-то образом он дал мне понять: «Близким существам не нужна никакая магия, чтобы чувствовать друг друга».

Глава 11

Семейный обед в доме Сакетти проходил в тягостном молчании. Городские колокола только что отбили полдень, и легкий ветерок доносил с улицы запахи горячего камня и стоячей воды из канала. Глава семейства, Джакомо Сакетти, был зол из-за происшествия с Манриоло. Если бы кто-нибудь мог проникнуть в его голову, он увидел бы, как мечутся мысли дона Сакетти между пропавшим документом и проклятым Маньяско, чья галера, победоносно вспенивая воду, сейчас наверняка мчалась к заливу Фиески. Джоанна, разряженная в алые шелка, сидела, не поднимая глаз. Чем роскошнее становились её наряды догарессы, тем молчаливее и тише был её нрав.

Инес тоже сидела молча. Аппетитные запахи ягненка, изжаренного в оливковом масле, и куропаток в апельсиновом соусе вызывали у неё тошноту. Сегодня Энрике опять ушел спозаранку, а вернувшись, прошел мимо неё, словно мимо пустого места, не сказав ни слова. Даже мать удивленно приподняла брови.

На вилле у Бренты, где они жили раньше, всё было по-другому! Там она почти поверила в его любовь. Но с тех пор как они вернулись в Венетту, Энрике перестал её замечать.

На их возвращении настаивал дон Сакетти. Он прекрасно понимал, что вырвал победу на выборах лишь благодаря тому, что был ближайшим сторонником дона Арсаго — героя Венетты, ценой жизни защитившего город от морских тварей. «Венеттийцы не должны забывать об этом, — говорил он дочери. — Я не хочу, чтобы выглядело так, будто я забрал всю власть, оттеснив Энрике в сторону. Хотя, правду сказать, твой муженек мог бы проявлять побольше интереса к государственным делам!»

Увы, политическая власть Энрике не интересовала. Зато очень интересовало всё, что было связано с его отцом. В последние дни он проводил много времени возле палаццо Арсаго. Он словно пытался загладить вину перед отцом, восполнить недостаток родственного тепла и внимания, который портил их отношения при жизни графа.

Инес оставалось бесцельно слоняться по комнатам в ожидании мужа. Ощипывая очередной злосчастный букет, она думала с неприязнью, что мертвый граф стал гораздо привлекательнее в глазах соотечественников и сына. Однако больше всего она боялась, что обстановка дома Арсаго будет постоянно напоминать Энрике о её предательстве. Не оттого ли между ними в последнее время появился холодок?

«Он поймёт, что я не виновата! — успокаивала она себя. — Я связалась с человеком Фальери только ради того, чтобы избавить Энрике от Джулии, этой бессовестной лгуньи!»

И всё равно она чувствовала себя неуютно. Ей казалось, отец постоянно хмурился, глядя на неё, Энрике сделался рассеян и безразличен, а из каждой ниши Золотого дворца угрожающе косились грифоны — священные символы Венетты. Один раз ей приснилось, что каменный грифон на Пьяцетте вдруг спикировал с колонны и опустился на мостовую прямо перед ней. От его неживого пристального взгляда Инес проснулась с криком. В тихой комнате горел ночник, соседняя подушка на постели была пуста. Куда мог деваться Энрике среди ночи? Она не осмелилась расспрашивать. И теперь, боясь наткнуться на его обвиняющий взгляд, сидела молча, уткнувшись в свою тарелку.

Тем временем Энрике, успевший сменить простой утренний костюм на зеленый дублет, затканный серебром, деликатно откашлялся:

— Мэтр Фалетрус проделал большую работу в доме Арсаго, — произнес он, чтобы разбить тягостную тишину.

— Но не смог сберечь самого важного свидетеля, — буркнул Сакетти. — Как мы теперь узнаем о намерениях дона Маньяско? Я не волшебник и не умею допрашивать трупы.

— Вряд ли дон Маньяско удостаивал доверием своих матросов, — примиряюще сказал Энрике.

— Но не этого конкретного матроса! — взорвался Сакетти, выплеснув давно копившуюся ярость. — Этот тип владел магией! Накануне его видели вместе с Маньяско в Арсенале! Это он провел их судно через лагуну! Уж ему-то фиескиец наверняка что-нибудь нашептал!

Энрике побледнел до того, что Инес, обеспокоенная, положила ладонь ему на руку. Он этого не заметил.

— Мой отец тоже ради этого приблизил Манриоло к себе? — тихо спросил он. — Потому что тот был колдуном?

Судя по тому, как дернулась щека дона Сакетти, вопрос был ему неприятен: