Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Отравленные земли
Шрифт:

Еда в приюте путников оказалась более чем великолепной: тонкие блинчики, называющиеся забавным словом «палачинки» и поданные с кисловатым сливовым джемом; серый и золотистый зерновой хлеб, нежная ветчина из птицы, впечатляющие сыр и творог. Нашёлся даже недурной, хотя и грубого помола кофе. Завтракают здесь по-немецки плотно, но без вредных излишеств вроде солений и жирных колбас, что не может не радовать.

Вскоре мы тронулись в путь. Карета забралась повыше; горы любопытными детьми обступили её, и вчерашняя тряска показалась в сравнении с этой нежным покачиванием в колыбели. К тому же опять зарядил дождь, за которым не удалось увидеть Орлицкие хребты такими, какими они улыбались мне из окна. Жемчужные водопады стали мутными молочными пятнами, насыщенная зелень – тёмными сгустками торфа, заброшенные рыцарские замки – нахохленными горбатыми великанами.

Местность навевала уныние, клонило в сон,

но, едва я прикрывал глаза, как снова видел горящую церковь. И почему она так запомнилась? Мне снится множество вещей, иногда совершенно невероятных. Я бывал и пиратом испанских морей, и буридановым ослом, и неким летающим созданием с Луны, в лучших традициях смелых сочинений Сирано де Бержерака. Теперь же вроде бы тривиальный кошмар никак меня не отпускал.

От тягостных мыслей меня освободила перемена погоды. Клочковатые тучи исчезли столь же быстро, сколь появились; солнце опять заиграло в верхушках деревьев, кидая на массивные ветви пригоршни сверкающих самоцветов. Оно напоминало: до весны недалеко, а в этих краях весна наступает даже раньше. Я стал глядеть в окно с огромным оживлением, высматривая наконец вожделенные замки и водопады, отмечая интересные формы гор и таинственные провалы пещер. Открывающиеся картины настраивали на благодушный лад, а человека творческого вдохновили бы на рисование, лирику или музыку не хуже, чем виденная накануне синь Нижней Австрии. Я же с моим приземлённым умом мог лишь представить, сколь целительное действие пейзажи оказали бы на многих моих беспокойных пациентов. Красота и гармония ведь лечат не хуже пилюль, микстур и припарок.

Я подумал о том, что не взял с собой ни кошек, ни чеснока, и это заставило меня лениво усмехнуться: какая неосмотрительность! Более того, на мне не было креста – неизменного спутника большинства моих знакомых, даже видных учёных мужей. Как и многие из окружения императрицы, я соблюдаю католические обряды, из-за чего прослыл при дворе человеком набожным, однако… на склоне лет я так и не могу сказать, что ревностно верую или же не верую. И хотя временами вера остаётся единственной моей опорой, в какой-то момент я по примеру многих протестантов перестал отягощать шею шнурком с золотой безделушкой. Если Бога нет, Его это не расстроит; если Он есть, не расстроит тем более, ибо едва ли найдётся Существо, которому мои мотивы были бы яснее.

За несколько часов мы проехали немало. Края в основном были безлюдными или едва заселёнными; городки и деревеньки – крохотными, с лепящимися друг к дружке лачугами. Но целых три раза безлюдье нарушалось очаровательными поселениями, успевшими стать курортными, – по-видимому, благодаря бьющим в окрестностях термальным ключам. Запах здесь стоял специфический – серный, тяжёлый, с моей точки зрения, животворный, а с точки зрения почти любой из столичных дам и подавляющей части мужчин, попросту смердливый. Когда мы ненадолго остановились – мне захотелось попробовать воду, – я обратил внимание, что даже широкая грубая физиономия моего кучера Януша несколько перекосилась. К источнику он не приблизился и отведать «полезной для печени» водицы наотрез отказался, пробормотав, что лучше на постоялом дворе полечит печень можжевеловой настойкой или сливовицей – традиционной в этих краях вариацией бренди.

Пахло действительно знатно, зато сами поселения, когда-то наверняка столь же запущенные, как всё вокруг, прихорошились, вымостили или хотя бы заровняли свои дороги. Проезжать здесь было занимательно: путь извивался вверх-вниз; постройки располагались ярусами; я мог иногда увидеть приютившийся у спуска, между двумя ущельями, хорошенький домик или нависающий над излучиной горного потока мрачный костёл. Здесь попадалась и неплохо одетая публика – всё больше старики, чахоточные девушки с гувернантками и бледные, осунувшиеся офицеры.

Вскоре я внимательно сверился с картой. Мы ухитрились быстро покрыть приличное расстояние, и до Каменной Горки оставалось где-то полдня, почти по прямому направлению. Мы уже достигли Моравских Ворот; леса стали реже; среди хвойных замелькали дубовые; всё чаще попадались бурные реки, через которые перекидывались крепкие узкие мостики. Приободрившись, я предложил остановиться на обед.

Местность снова стала малолюдной, и до ближайшего пункта, обещавшего отдых и что-то горячее, мы ехали ещё полчаса. Заведение оказалось широким и приземистым, очертаниями напоминало распластанного экзотического зверя – черепаху с мшистым панцирем округлой крыши. Потолки в трапезной зале были низкими и прокопчёнными; рисунки на стенах – как ни удивительно, с мотивами Mortis Saltatio [7] – потемнели. В помещении стоял шум; смесь нескольких гудящих наречий сразу врезалась в уши.

7

«Пляска

смерти» (dance macabre) – аллегорический сюжет живописи Средневековья, воплощающий идею бренности человеческого бытия: персонифицированная Смерть ведёт к могиле пляшущих представителей всех слоёв общества – знать, духовенство, купцов, крестьян.

Януш редко составляет мне в путешествиях компанию за столом: этот добряк с трудом переносит неаппетитные медицинские беседы, которые я имею привычку вести во время еды. Сегодня он тоже немедля нашёл себе общество получше – двух конюхов и лакея; те трое сопровождали какую-то знатную особу, трапезничавшую в соседней, уединённой комнате. Я же устроился в гуще простых посетителей, в гордом одиночестве за угловым столом, и принялся изучать некое блюдо местной кухни, считавшееся здесь лучшим и с небывалой помпезностью поданное мне под аккомпанемент белёсой варёной капусты. Как оно называлось, я не запомнил, но там явно фигурировало слово «колено» [8] .

8

Печено вепрево колено (Pеcеn'e vеprоv'e kоlеnо) – запечённая свиная рулька по-чешски.

Уединение не тяготило меня, а, напротив, давало хорошую возможность прислушаться и осмотреться. Посетители преимущественно были местные: просто одетые, с простыми лицами, не стесняющиеся ни крепких слов, ни зычного смеха. Лишь изредка попадался кто-то, в ком удавалось распознать заезжего – по деталям туалета, по манерам, в конце концов, по настороженному или заполошному виду.

Один из таких чужаков надолго привлёк мой скучающий взгляд – долговязый рыжий мужчина лет тридцати с будто бронзовым лицом. Этот явно неестественный тон кожи выдавал путешественника, причём по южным краям. Наряд был неброским: коричневый камзол без вышивки и отделки, серый жилет и грубая рубашка без кружева. Тем не менее он не сошёл бы за простолюдина: и жесты, и состояние рук и лица, и ухоженные пышные волосы выдавали не самое низкое положение. Посмотрев на мужчину подольше, я предположил, что он англичанин из породы обнищавших дворян-авантюристов или из той же породы голландец, мой земляк. Как и я, он сидел один и только что окончил трапезу; посуду с его стола как раз убирали.

Я хотел отвернуться, но тут незнакомец перехватил мой взгляд и поднялся. Видя, что он направляется навстречу, я поспешил улыбнуться, несколько сконфуженный: наверняка моё оценивающее рассматривание ему не понравилось. Тем не менее, приблизившись, мужчина никак этого не выказал. Тёмные, почти чёрные глаза встретились с моими.

– Вы позволите? – голос был хрипловатый, но приятный. – Знаете, давно не обедал в приличном обществе, это было дикое путешествие.

Он говорил на неплохом немецком, но я всё же рискнул пригласить его по-английски:

– Разумеется, присаживайтесь. Я тоже опасаюсь одичать.

Он без удивления кивнул, ненадолго отошёл, заказал ещё вина. После этого он, улыбаясь, уселся за мой стол и поинтересовался уже на английском:

– Значит, и вам недоставало компании, доктор?

– Пожалуй, – подтвердил я, отодвигая пустое блюдо. – В тех краях, куда я направляюсь, едва ли она у меня будет… – Тут я понял, как он назвал меня, и шутливо уточнил: – Вы угадали мою профессию по неким внешним признакам? Вы, случайно, не из штабных офицеров? Это ведь они различают шпиона чуть ли не по запаху.

Он негромко рассмеялся и изобразил задумчивость, постукивая по столешнице широкими пальцами, – на указательном левой руки не было ногтя.

– Что вы, всё проще. Нас представляли друг другу на балу у молодого ван Хелена. Но я нисколько не обижен, что вы меня не запомнили; довольно много народу жаждало тогда пожать вам руку, ваше… как вас там? Сиятельство? Превосходительство? Барон?

– Доктора достаточно, – хмыкнул я. Это презрение к титулам мне нравилось.

Присматриваясь к открытому лицу внезапного собеседника, я действительно что-то припоминал. Леопольд ван Хелен, сын моего земляка Иоганна ван Хелена, после его смерти принял управление известнейшей газетой «Венский вестник», снабжающей жителей империи новостями самого разного толка. Газета, лет тридцать назад родившаяся тощей сшивкой разрозненных заметок, непрерывно растёт и совершенствуется, обходя прочие. Многие теперь с трудом представляют без неё начало дня, и ван Хелен, славный трудолюбивый юноша, старается не ударить в грязь лицом перед теми, кто помнит его отца. В последние годы он изо всех сил обогащает содержание своего детища новыми темами; видимо, и мой знакомый незнакомец относился к пёстрому кругу редакционных агентов. Когда прозвучало имя, я вспомнил окончательно.

Поделиться с друзьями: