Отраженье багровых линз

Раздался скрип лестницы, перекрывающий скрежет зубов. Я медленно, шаг за шагом, пересчитывал берцами ступени и разрывался внутри: “Что с моим другом!?”.

— Тебе напомнить какого было тащить по лесу окровавленного Ми…

Он не докончил. Полетевший в его сторону кусок кирпича, что попался под ноги, с лязгом отлетел от оконной защиты на пол. Никого не было.

— Ты был полон разочарования и злобы! — Взревела за спиной жесть, отчего я свалился с ног. — Ты молил меня о смерти! — Продолжал кричать недруг. — Ты не рыдал от пережитого ужаса, а вопил!

Скатившись по ступеням, я напоролся головой на брошенный мной кирпич и от боли ухватившись за голову, сжался калачиком. Ненавистным багрянцам оставалось только глядеть на жалкие всхлипы в мерцающем свете фонаря и продолжать вскрывать старые раны, но… всё затихло. Я слышал лишь, как рядом со мной опустился плащ, как чёрная рука чуть не коснулась моей головы и… как захлопнулась входная дверь.

***

«Не заходить!» — гласила надпись одной из досок, коими был заколочен подъём на третий этаж. Чуть засмотревшись, я прошёл в холл второго этажа, а затем и в ничем не отличный от прошлого коридор: та же темень, кафельный заворот в конце аналогично вскрытых никчёмных кабинетов и… подожди. На санузел глядела запертая, дополнительно укреплённая стекловатой и арматурой дверь, в щель которой молниеносно вгрызлась фомка.

На меня глядел мужчина. Точнее, куда-то мимо нехилой дверной рамы, в которой стоял запыхтевший одноглазый вандал.

Присев рядом с развалившимся у масляного калорифера телом, я обнаружил у его ног покрытый пылью револьвер системы Наган. “Три из семи.” — Посчитал я про себя патроны, с трудом проворачивая барабан, и взглянул на остальное убранство кабинета. Большую часть сего помещения занимал электроагрегатный исполин с уходящей через отверстие защиты окна самопальной трубой. Я опустился за стол неподалёку, заинтересованный стоящим на нём болотного цвета ящиком.

“И на что я рассчитывал?” — Удивился себе, обнаружив отсутствие питания после безрезультатных манипуляций с радиостанцией. Окинув фонарём столешницу, заваленную помимо ящика с болтами макулатурой, я вытащил кипу тетрадных листов.

«1992 год.

5.09. Вчерашней ночью утихла буря. После чертовки будет сложно использовать вышки, но я… (неразборчиво)… От него новостей ещё нет.

8.09. Проходил мимо лестницы на третий, и оттуда будто повеяло смрадом сквозь противогаз! Кукуха, наверное, поехала, но я даже слышал их голоса!

13.09. Катя… (неразборчиво)… Милая, да упокоит твою душу господь, я не могу и взглянуть на тебя, не то чтоб похоронить по-людски!

21.09. Не помогает этот циклосерин…»

Чем дальше шли записи, тем больше приобретали неясность — мужчине было тяжело писать. Тем не менее эти малочисленные строки вносят немного ясности: погибший знал о смотровых вышках и, возможно, был инициатором моста меж крышей и платформой, но как же тот, расстрелянный из участка? Он как-то связан? Отложив записи, я продолжил шарить по бумагам и скоро вытащил из-под очередной стопки толстый прямоугольник кожи. Планшет с клапаном-замком, отщёлкнув который на меня из-под прозрачного защитного листа взглянула карта Ханты-Мансийского округа.

Радость и надежда. Именно это мне принесла пожелтевшая находка, разглядывая обозначения и рукотворные заметки которой, я почувствовал себя меленьким ребёнком, завидевшим на зимней прогулке прекрасного бельчонка! Так же неподвижно и с неподвластным интересом я рассматривал объект своего вожделения, оторваться от которого всё же пришлось. “Уже наверняка ночь и надо скорее заканчивать.” — Уговаривал себя. — “Времени навалом, ещё налюбуюсь!”.

Впихнув планшет за пазуху, я встал со стула. Хруст. Под ногами разломилась пластиковая упаковка из-под кассеты. “Кассета?” — Произнёс я внутри и с секундным осознанием заметался окуляром по кабинету, что оказалось не безрезультатно — у матраса, на котором сидел погибший, лежала, слившись с окружением, серая коробочка с красным прямоугольником в углу: «Десна».

— Не могу больше писать… — Закашляли динамики диктофона. — Этот чёртов туберкулёз (кашляет) не даёт мне покоя! Руки трясутся, как у заядлого пьянчуги, слабость ног не даёт спуститься вниз (кашляет)… Помню, у одного парня из участка был подобный кашель… Говорил, мол, выпил циклосерин и жизнь в радость, но я, сука, пачками жру это дрянь! — Динамики, не выдержав кашля, захрипели. — На днях по радио наткнулся на трансляцию одного мужика, твердил родом из Нижневартовска… в посёлке Аган остановился, переживших там, мол, куча: около полусотни. Помощи гуманитарной просит, а я ему чем подсоблю? Горстью гречки, что мне на день осталась? Флаконом зелёнки (кашляет)? Представился ещё так странно… библейски. — Секундная тишина. — Аристарх что-ль (кашляет)? Как надоело это всё… Жизнь эта трусливая, погонь я этакая! Дорого себе человека похоронить не могу! — Раздался взвод курка. — Подлец чёртов!

Диктофон подпрыгнул от звука выстрела и замолк окончательно. Я сидел неподвижно ещё со слов о мужчине с библейским именем и долго не мог переключиться на произнесённое после. Наступившую же вновь тишину разряжало только прерывистое сопение резинового намордника.

Могу ли я принять услышанное за чистую монету? Имеет ли смысл придумывать байки умирающему человеку? Дата записи выходит на начало осени, а отец ушел в конце весны прошлого года: он всё это время помогал какому-то поселению!? Когда здесь погибала его семья!? “Нет, нет, нет…” — Развернул я карту в поисках того посёлка. — “Это на северо-западе отсюда, на краю одноимённой реки… Туда несколько дней всего добираться, почему он не вернулся?”. На частотах можно транслировать любую запись, сделанную даже годами ранее. Отец посетил Аган, какого-то чёрта записал это сообщение для трансляции, и потом с ним что-то случилось — я так полагаю?

“Чёрт!” — Опустил я планшет. — “Своими доводами я ничего не добьюсь!”

На обратном пути, пробираясь чрез промышленную зону, я наткнулся на стаю диких собак. Скользнув под кучу паллетов и стиснув рукоять револьвера, мне оставалось только податься ожиданию, благо фонарь был заблаговременно выключен ещё после выхода с исполкома. Ночные животные, разинув пасти с языками, хаотично двигались в своей стихии вдоль железобетонного забора ромбиком, а за их редкой, собравшейся патлами шерстью выступали рёбра, полные кровоподтёков.

— Даже эти божьи создания бредут бок о бок в такие времена. — Говорил о собаках дядя. — А человек с величаем нравственности встаёт против своего же брата…

Возвращаясь с совместных вылазок, мы с дядей частенько сокращали лесами. Был случай, как даже не ночью, а только расходящимся вечером на нас вышло несколько сих особей:

— Любо, что не гадские волки! — Отрезал дядя, шмальнув из вертикалки по земле, отчего скулящие создания пустились в рассыпную. — Были б волки, то напали б и после сего манёвра! Псы ведь как? — Трусливы, не меньше нашего.

***

Окраинный дворик, новоиспечённые могилы. Серенькая коробочка на одном из холмиков не осевшего грунта. Парень, державший противогаз с новой подделанной линзой.

Он думал об отце.

Ему не давала покоя мысль, что его отец помогал незнакомому поселению в то время, когда на руках сына погибала его супруга — человек, дороже которого никого нет. Его лучший друг, испуская душу, выл о том, что не смог выполнить своего обещанья в защите его семьи. Аристарх бросил семью ради чего? Ради лекарств… или это был просто повод?