Отражение нимфы

Глеб не помнил, как он добрался до общежития, нашел свою комнату и улегся спать. Он все еще находился во власти того ощущения, того прикосновения к губам Алисы…

На следующий день Глеб отыскал Алису в коридоре института. Они учились на разных факультетах, но он не мог понять, как до сих пор нигде не встречал ее, не знал о ней. Он показал ее своему товарищу, спросил:

– Кто она?

– Это? Алиска Данилина! Ты что, не знаком с ней?

– Нет… – соврал Глеб.

– Ну, ты даешь, парень! Она же на всех институтских вечерах читает стихи… Баратынского, Цветаеву, Ахматову… Неужели ни разу не слышал?

– Нет…

Товарищ подозрительно уставился на Глеба, который даже побледнел от волнения.

– Ты, часом, не влюбился? – ухмыльнулся он. – А у тебя губа не дура! Девчонка хоть куда. Красавица, умница, только того… со странностями. К ней уже не один подъезжал, и все получили от ворот поворот. Привередливая девица эта Алиса! Гляди, не обожгись, Глебушка…

Если бы Конареву сказали, что Алиса Данилина проститутка, сумасшедшая, одержимая дьяволом или неизлечимо больная, это не возымело бы никакого действия. Он безоговорочно принимал в ней все.

После занятий он поджидал Алису у остановки троллейбуса.

– Привет, – без улыбки сказала она и вздохнула. – Меня ждешь?

– Тебя…

– Зачем?

– Не знаю.

Глеб сказал правду. У него не было ни одной причины ждать Алису, кроме жгучего желания видеть ее, дышать с ней одним воздухом. Но разве об этом скажешь?

– Ладно, пошли.

Она легко, не оглядываясь, следует он за ней или нет, поднялась в троллейбус. От ее волос шел слабый горьковатый запах духов. Люди плотно прижали их друг к другу, и Глебу казалось, что он не доедет живым – сгорит. Вдруг Алиса зашевелилась, высвобождая руки, сказала:

– Нам сейчас выходить.

Они выбрались из переполненного троллейбуса, медленно пошли к парку. Под ногами шуршала тронутая инеем листва. Ранний закат придавал воздуху цвета меди и янтаря. Поздние хризантемы засыхали на клумбах. Деревья стояли притихшие, все в холодном осыпающемся золоте.

– Почитай мне стихи… – попросил Глеб. – Я ни разу не слышал.

Она подняла брови:

– Разве?

– У меня почти нет свободного времени, – объяснил он. – После пар бегу на работу в магазин, таскаю ящики. Потом до полуночи готовлюсь к занятиям.

– Ты любишь поэзию?

– Я мало читал.

Глеб только сейчас, после встречи с Алисой, начал осознавать, чего он был лишен в жизни. С самого детства он знал только нужду и бесконечную работу – в доме, на огороде, на почте, бегая по улицам в дождь и снег с тяжелой сумкой на плече, не чувствуя от холода рук и ног. Потом оказался в Москве, один на один с ее безразличной громадностью, полным равнодушием к его судьбе – жил где придется, голодал, работал как проклятый, в любую погоду, под открытым небом. Как ни странно, лишения закалили и его характер, и его здоровье. Он ничего не боялся, наверное, оттого, что ему было нечего терять. И во всем полагался на самого себя, потому что ему не на кого было рассчитывать.

Алиса остановилась. В ее волосах застрял маленький розоватый листок осины, на щеках лежала тень от ее длинных ресниц. Глеб почувствовал, как к горлу подступает ком, а глаза наполняются влагой. Он тряхнул головой, отгоняя непрошеное настроение. Что это? Он вот-вот заплачет? Не хватало еще так опозориться перед девушкой!

Он отвернулся, вдыхая запах увядающего парка, прелой листвы.

– Какие стихи тебе нравятся? – спросила Алиса.

Ее голос прозвучал глухо, сквозь пелену наваждения, охватившего Глеба с такой силой, что он испугался. Может быть, впервые за свою недолгую жизнь.

– Тогда я сама выберу, – не дождавшись ответа, сказала она. – Из Микеланджело.

Глеб молча кивнул.

Алиса читала, как на сцене – прекрасно поставленным голосом, выразительно, чувственно, переживая всем своим существом каждое слово, каждый звук. И заставляя переживать слушателя.

Моя любовь не в сердце у меня,Люблю тебя, но не земной любовью:Не смертным чувством и не смертной кровьюДано вкусить небесного огня…

Глава 7

Поздно вечером 23 августа, по окончании первого дня работы выставки, господин Чернов лежал у себя дома на диване с компрессом на лбу – все подробности минувших событий прокручивались в его уме, не давая уснуть.

Перед самым открытием они с Шумским поспорили – говорить Геннадию о краже или оставить его в неведении.

– Спонсор имеет право знать, что происходит на выставке, – говорил Федор Ипполитыч, промокая вспотевшую лысину носовым платком. – Она организована на его деньги.

– Но мы же не злоупотребляем ни его доверием, ни его финансами, – оправдывался Чернов. – Ограбление – не наша вина. Если мы заявим о ночном происшествии правду, вернисаж может быть сорван. Разве не в интересах самого мецената превратить досадную неприятность в триумф?

– Каким образом?

– Скажем Геннадию, что в последний момент решили в рекламных целях запустить «утку» о пропаже картины «Нимфа» и нескольких этюдов Рогожина. Народ падок на скандальные подробности. Представляешь себе заголовки в газетах? «Жемчужина выставки «Этрусские тайны» похищена накануне открытия!»

Шумский растерянно моргал, глядя на Анисима Витальевича.

– Не понимаю, в чем смысл, – признался он. – Картина действительно похищена, и…

– Если Геннадий узнает правду, мы не сможем продать копию «Нимфы»! – перебил его хозяин «Галереи». – Я не собираюсь упускать свою выгоду. Найдутся украденные работы – тем лучше, не найдутся – мы в накладе не останемся. Это раз. Кто знает, не лишимся ли мы обещанного вознаграждения, расписавшись в собственной халатности? Дескать, не сумели обеспечить надежную охрану творческого наследия Саввы Рогожина. Это два!

В минуты волнения речь Чернова приобретала нарочитую официальность.

– А вдруг покупатель обнаружит подделку? – не сдавался Шумский. – Или Савва появится и поднимет кипеж?

– Думаю, с художником мы сумеем договориться. А по поводу подделки… так Рогожин не Рембрандт! Кто потащит его полотно на экспертизу?

Федор Ипполитыч только крякал и качал головой. Авантюрные наклонности компаньона приводили его в трепет. Он был не прочь заработать, но не хотел рисковать.

– Э-ээ… как же мы продадим работы, если объявим об их пропаже?