Отражение удара

Увлекшись фантазиями, она едва не проехала нужную станцию и выскочила из вагона в последний момент, когда металлический магнитофонный баритон предупреждал пассажиров о том, что двери закрываются.

Футляр, конечно же, не замедлил зацепиться за дверной преем и с отчетливым глухим стуком ударил по голени.

Это было так больно, что она невольно заойкала и принялась тереть ушибленное место, борясь с навернувшимися на глаза слезами. Ну что же это такое, в самом деле! Такой был чудесный вечер, и на тебе…

Она вдруг вспомнила, что предстоит еще один бросок по темным переулкам и дворам, и отступившая было тревога снова навалилась. Чувство опасности было таким сильным, что она забыла о боли. Да что же это в конце концов? Она сотни раз проделывала путь от метро до своего дома в полной темноте, и всегда было страшно, но никогда до сегодняшней ночи страх не был таким сильным.

— Пить надо меньше, — с нарочитой грубостью произнесла она. Голос прозвучал жалко, словно она молила о пощаде — грубость всегда давалась ей с огромным трудом, а сейчас и подавно.

Она огляделась по сторонам, почти решившись впервые в жизни наплевать на свою застенчивость и попросить какого-нибудь мужчину поинтеллигентнее проводить ее до дома. Обнаружилось, что, пока она терла ушибленную ногу, станция метро опустела и стала похожа на потайной зал вроде того, что так здорово описал Грин в «Золотой цепи». Вздохнув, девушка заторопилась к выходу: страхи страхами, а домой можно было попасть только одним способом поочередно переставляя ноги в промокших туфельках.

Когда она вышла из метро, дождь уже превратился в настоящий ливень. Она снова вздохнула, пряча футляр со скрипкой под куртку, как младенца, и крепко обнимая обеими руками. Впрочем, в этом вздохе была немалая доля облегчения: вряд ли те, кто подстерегает беззащитную жертву на ночных улицах, станут мокнуть в струях этого потопа. Улицы наверняка будут пусты, как театральные декорации после ухода актеров, а перспектива промокнуть до нитки все-таки казалась ей более привлекательной, чем смерть от руки насильника или грабителя.

Вздохнув в последний раз, она храбро шагнула под дождь и торопливо зашлепала по лужам. Кожаная куртка почти мгновенно пропиталась водой, набухла и потяжелела, а на плечах и вовсе промокла насквозь. В туфлях хлюпала и свободно переливалась грязная вода, струйки ползли по лицу, затекали в глаза и даже ухитрялись забираться в ноздри, заставляя отфыркиваться и трясти головой, но улица и в самом деле казалась вымершей, и, сколько она ни оглядывалась, не удалось заметить ни одного прохожего. Подгоняемая дождем, она все ускоряла шаг и наконец побежала, неловко оступаясь на высоких каблуках, и напрочь позабыв про свои воображаемые страхи перед вполне реальной угрозой подхватить воспаление легких.

Пробежав мимо пустой автобусной остановки и обогнув наглухо запертые и казавшиеся герметично закупоренными, как консервные банки, коммерческие ларьки, он свернула в темный проход между домами и пошла через дворы, срезая путь. Здесь движение поневоле замедлилось: во дворах было совсем темно, а под ноги все время злонамеренно подворачивались какие-то кочки, ямы и бордюры. Она споткнулась о торчавший из земли железный столбик и некоторое время прыгала на одной ноге, закусив губу от боли. Ей стало казаться, что этот кошмар никогда не кончится, и она проведет остаток жизни, блуждая по темным дворам. Она попыталась отогнать от себя эту картину, зная, что излишне богатое и живое воображение может сыграть с ней злую шутку, но ничего не вышло: она уже ощущала себя вечной странницей по слякотным лабиринтам бесконечной ночи и словно наяву видела сгорбленную фигуру, которая неторопливо приближалась из темноты. Потребовалось несколько секунд на то, чтобы сообразить: темная фигура в мокрой кожаной куртке не была плодом ее воображения, а существовала наяву. Игнорируя дорожки, незнакомец перешагнул низкую оградку цветника, запнулся о край детской песочницы, прошел под турником и решительно зашагал через детскую площадку прямо к застывшей от ужаса девушке, сильно сутулясь и пряча лицо под низко надвинутым остроконечным капюшоном.

Обманываться было бесполезно: пришла ее очередь превратиться в дичь. Сколько раз она видела это по телевизору! Авторы фильмов, телепрограмм и даже музыкальных клипов, казалось, получали какое-то извращенное удовольствие, снимая сцены преследования беззащитной жертвы: темные дворы, подворотни, исписанный похабщиной мокрый кирпич, мусорные баки, мелькающие ноги жертвы, равнодушные глухие стены, какие-то темные проходы, неизменно заканчивающиеся тупиком, где сложены полусгнившие деревянные ящики…

«Опомнись, — сказала она себе. — Это не клип и не одна из твоих дурацких фантазий, это — жизнь! Я охотник, ты сайгак… Сайгак должен бежать, если хочет жить».

И она побежала, с удивлением обнаружив, что, несмотря на панику, мозг работает четко и расчетливо — так, как не работал никогда прежде. Она отчетливо понимала, что ей никто не поможет, и что на высоких каблуках далеко не убежишь, и на бегу готовилась преподнести любителю ночных приключений сюрприз. Она и не подозревала, что в решающий момент может быть такой собранной, рассудительной и готовой до последнего биться за жизнь. У нее были каблуки и ногти, и еще газовый баллончик в сумочке и целое ведро адреналина в крови, а до подъезда, в котором она жила, оставалась какая-нибудь сотня метров. Она ухитрилась на бегу расстегнуть сумочку и даже нащупала гладкий цилиндрик газового баллончика, но тут футляр со скрипкой, как живой, выскользнул из-под куртки, ударил по коленям и упал под ноги. Она поняла, что падает, и не просто падает, а парит над мокрым корявым асфальтом в затяжном прыжке, и успела выставить перед собой руки. Она приземлилась в лужу, на дне которой был все тот же крупнозернистый, стертый до гравийной подсыпки асфальт, и поняла, что теперь долго не сможет выйти на работу — кожа на ладонях превратилась в грязные лохмотья, колготки порвались на коленях, а левый туфель, сорвавшись с ноги, отлетел далеко в сторону. Она тихо охнула от боли и перекатилась на спину, наблюдая за тем, как фигура преследователя неотвратимо приближается. Ее раскинутые в стороны руки слепо шарили вокруг, и вдруг левая нащупала какой-то знакомый цилиндрический предмет, а через секунду указательный палец лег на кнопку газового баллончика. Она выбросила руку с баллончиком навстречу склонившейся над ней фигуре, но в последнее мгновение сняла палец с кнопки, узнав преследователя.

Это было настолько неожиданно, что она на какое-то короткое время утратила всякую связь с реальностью, решив, что все это привиделось ей в бредовом сне — Вы? — растерянно спросила она.

— Конечно, я, — ответил преследователь и коротко рассмеялся. — А ты решила, что это Кинг-Конг? Ну, вставай, нечего Сидеть в луже. Давай руку.

Она послушно протянула руку. Человек в надвинутом капюшоне помог подняться.

— Скрипку подними, — посоветовал он, — намокнет.

— Да, — она, нагнулась за скрипкой, — конечно.

Но откуда…

Договорить она не успела. Рука преследователя скользнула в карман, пальцы сомкнулись на продолговатой, с продольными бороздками и выпуклыми ребрами ручке, и в тот момент, когда она уже собиралась разогнуться, длинная отвертка с отвратительным хрустом вонзилась ей в шею. У самого основания черепа. Между воротником куртки и линией коротко подстриженных волос. Подставив колено, убийца не дал жертве упасть и снова взмахнул отверткой. Плоское стальное жало раз за разом с нечеловеческой силой впивалось в обтянутую мокрой кожаной курткой спину, кромсая ткань и плоть, ломая позвонки и скользя по ребрам.

Когда возбуждение схлынуло, привычно уступив место тупой апатии, убийца, наконец, позволил своей жертве упасть. Небрежно отшвырнув окровавленную отвертку, он двумя рывками стащил с ладоней тонкие кожаные перчатки и закурил, прикрывая огонек зажигалки сложенными лодочкой ладонями. Жадно затягиваясь, он огляделся по сторонам. Вокруг по-прежнему было темно и тихо. В несколько длинных затяжек докурив сигарету, человек в капюшоне уронил окурок в лужу и повернулся к жертве спиной. Под ноги попался злополучный футляр со скрипкой, и он с хрустом растоптал его своим рыжим туристским ботинком на толстой резиновой подошве.

После этого убийца неторопливо ушел, ни разу не оглянувшись на лежавшее в луже тело. Впрочем, даже оглянувшись, он увидел бы не много: последние окна, освещавшие темный двор, погасли, а он, в отличие от своих четвероногих собратьев, плохо видел в темноте.

Дождь шел до утра, сбивая с деревьев последние желтые листья и тщательно смывая все следы, словно был в сговоре с убийцей, а утром тучи куда-то ушли, и в тесный двор заглянуло солнце, которого скрипачка не увидела, потому что к этому времени была уже упакована в черный пластиковый мешок и доставлена в морг для вскрытия.