Отражение.
Шрифт:
Дворня молча стояла позади, кто-то из женщин тихо плакал.
– Как она умерла? – охрипшим голосом спросил князь у Ульяны.
– Да казаки их подстрелили,– буднично ответила та. Обложили банду Игнашки Косого казачки по царскому указу, кого на смерть изрубили, кого в плен взяли. Самого атамана, говорят, в цепях в столицу повезли. А Наташу Сергей сумел на лошади вывезти, она от страха рожать прежде времени начала. Не догнали их казачки верховые, а пуля шальная догнала. Одна на двоих им досталась, навылет прошла.
Не знаю, как живыми до меня добрались. Пёс мой, Серый, зарычал, залаял,
Полушалок накинула, выскочила на улицу – Наташа мне прямо на руки упала.
А этот, – Ульяна кивнула на окно, – хрипит: «Спаси мою жену и моего нерождённого ребёнка».
Тут только я поняла, что вот-вот дитя родится. Подхватила роженицу и в избу кое-как затащила.
Раздела, а на груди рана, крови много вытекло уже. И ребёнок на подходе. Едва успела девочку принять на руки. Хорошая девочка, крепенькая, здоровенькая. Пуповинку завязала и обрезала, обмыла дитё и в чистую тряпицу завернула.
Уж после этого к роженице повернулась. А она уж отходит. Шепчет: «Дочку батюшке моему свезите, пусть Марфой назовёт, как маменьку мою. И пусть простит меня, если сможет. Хоть недолго, но я счастлива была». Хотела я её отваром напоить, что кровь останавливает и боль уменьшает, Наташа руку мою с чашкой оттолкнула. «Не надо мне уже ничего, прощайте, Серёжа меня ждет».
Упала рука её, и душа отлетела. Я тут про супруга ее вспомнила, снова во двор выскочила. А Сергей уж заледенел весь. Видно, сразу помер, как я Наташу в избу затащила. Через неё и держался из последних сил, а как довёз – так и преставился.
Запрягла я лошадку свою старую в розвальни. Кобылка, на которой Сергей жену привёз, еле живая была, от усталости на колени упала. Я в стойло её завела, хорошая лошадка, добрая. Жаль, если издохнет на морозе. Мертвых в розвальни затащила, дитё укутала – да к вам в усадьбу и двинулась. Хоть и обижена я тобой, Василий Петрович, а всё же не чужая мне Наташа была. И дочка её тоже родная кровиночка.
Поднял князь на Ульяну глаза, полные слёз:
– Полно тебе, Уля, все в прошлом. Нет больше ни Марфы, ни Наташи. Обязан я теперь тебе по гроб за то, что внучке моей помогла народиться, и Наташину последнюю минутку скрасила.
Крестить буду маленькую после похорон… Будь ей крёстной.
Засмеялась Ульяна.
– Нельзя мне, ты ж знаешь. Другим богам я теперь молюсь. Но за приглашение – спасибо.
Ульяна поплотнее закрутила шаль.
– Пойду, я здесь больше не нужна, – и вышла неспешно. Скрипнули ворота на морозе, застучали копыта по мёрзлой дороге, и стихло всё.
– Татьяна, – позвал князь, – Татьяна!!
Ключница возникла из ниоткуда и безмолвно застыла.
– Наташу обмыть, обрядить, как положено. Завтра Рождество, отец Федор отпевать покойницу не станет. Пусть послезавтра придёт, заплачу щедро.
С Марфушей рядом дочку похороню.
Татьяна кивнула, но не уходила, мялась чего-то.
– А с этим то чего делать? С супругом то ейным?
Князь Василий скривился.
– Была бы моя воля, так велел за ноги да в овраг оттащить. Да боюсь, дочка обидится на меня за такое.
Схороните на погосте как положено. Хоть и разбойник, а всё ж с крестом на шее,
гляжу.Тело Наташи переложили на покрывало и унесли обмывать дворовые бабы.
А Василий Петрович, сразу постаревший на добрый десяток лет, шаркая ногами, тяжелой поступью направился к себе в спальню.
Там уже жарко горели в камине сосновые поленья. Румяная девка Палашка кормила вымытую и спеленатую малышку из рожка.
Лицо князя переменилось, подобрело, расцвело улыбкой.
Девочка сосала всё медленнее и, наконец, уснула, выпустив рожок изо рта.
– Дай мне её! – потребовал князь.
Палашка безропотно протянула ребёнка.
Василий Петрович бережно взял внучку на руки и нежно прижал к себе. От спящей девочке вкусно пахло козьим молоком и ещё чем-то неуловимо родным, так пахнут только дети.
«Марфа,– прошептал князь, – моя ты лапушка!»
И слёзы радости потекли из его глаз.
***
Ближе к полночи вернулась домой и Ульяна. Распрягла старую кобылу Милку. Завела в сарайку.
Милка удивлённо покосилась на вторую лошадь возле яслей.
– Но, Милка, но. Спокойно. Старовата ты у меня уже, вот выходим приблуду – будет тебе смена
Ведьма потрепала молодую лошадь по холке. Кобылка отдохнула и выглядела гораздо лучше.
Ульяна подкинула сена в ясли и заторопилась домой. Оббила валенки в сенях и шагнула в избу, на ходу снимая полушалок. В полумраке рубиновыми углями светилось устье русской печи. Ульяна скинула валенки и полушубок. Без платка она выглядела значительно моложе, не старше сорока лет.
Из большой корзины, прижавшейся к тёплому боку печки, выпрыгнул здоровенный, пушистый, чёрный кот, сверкнул зелёными глазами, звонко мурлыкнул и потянулся.
– Ты ж моя умница! – Ульяна погладила замерзшей рукой чёрного красавца. – Грел гнёздышко без меня.
Она подошла к печи и протянула к углям руки, потирая ладонь о ладонь, пытаясь быстрее их согреть. Из корзинки доносилось покряхтывание.
– Ну потерпи, потерпи, моя маленькая! – ведьма вынула из-за пазухи рожок с молоком. – Сейчас я тебя покормлю.
Она наклонилась к корзинке и взяла на руки спеленатого ребёнка. Тот закрутил головкой, пытаясь найти материнскую грудь.
– Проголодалась, девочка моя, проголодалась маленькая. Вот покормлю тебя сейчас.
Ульяна сунула рожок с молоком в ищущий ротик, и младенец стал жадно сосать.
Глава 1
За похоронами Наташи, и последовавшими за ними крестинами внезапно обретённой внучки, Василий Петрович и не заметил, как прошло время.
Для Марфуши нашли кормилицу, дородную Фёклу-повариху, у которой подрастала годовалая дочка.
Фёкла вкусно пахла булочками и блинами, молока у неё было много, и внучка Василия Петровича подрастала, как на дрожжах. Бледненькая и маленькая при рождении, к трём месяцам Марфуша стала пухленькой и румяненькой. На ручках и ножках появились перевязочки, очень умилявшие князя. Глазки из младенческих бледно-голубых переменились в вишнёво-карие, девочка была не капризной, уже узнавала деда и улыбалась беззубым ртом, если он брал её на ручки и начинал тетёхать.