Отражение
Шрифт:
Из детства, точно киты, приплывали воспоминания: вот он, Томас, на три головы ниже себя-нынешнего, бежит по полю, жмурясь и представляя, что по щекам хлещут не колосья, а струи тёплого, душистого дождя. Один раз даже падает, но тут же вскакивает с нарочито громким смехом — таким, чтобы пообиднее звучало для вселенной, которая подставила ему подножку. Но вот поле кончается, и мальчик запыхавшись, останавливается перед постройкой из серого, почти чёрного кирпича. В любое время дня и года он хранит прохладу, между камнями скапливается влага — от росы до ночного дождя. Постройка в один этаж, маленькими, детскими шажками её можно обойти
Шпиль, в виде вытянутой пирамидки, выглядел как перевернутый восклицательный знак, но куда значительнее казалось то, что не видно глазу. Мальчик стоял и думал, что эта постройка, наверное, как старый дуб, уходит корнями глубоко под землю. Может быть, даже переплетается с другими деревьями, которые растут на другой стороне планеты.
Ещё никогда Том не забирался так далеко один.
На крыльцо вышел высокий мужчина во всём чёрном. Чёрные брюки с карманами, полными темноты, чёрный пиджак. Чёрная шляпа казалась немногим ниже, чем шпиль церкви.
— А кто здесь живёт? — робея и пытаясь смирить трясущийся после бега голос, спросил малыш.
— Где твои друзья? — строго спросил мужчина, и сверкнул квадратными очками. У него было узкое лицо с выдающимися скулами и удивительно мягким овалом губ. Впоследствии эти губы, и уж конечно форма этих скул Тому будут очень знакомы — он проживёт с обладательницей таких же целую жизнь.
— А? — мальчик оглянулся. — Не знаю. Где-то отстали! А может, они и не бежали за мной. Может, я был один…
Мужчина похлопал себя по бокам, оправляя одежду. Присел на верхнюю ступеньку, вытянув ноги и продемонстрировав вместо ожидаемых лакированных чёрных туфель (огромных и похожих на две старых баржи, которые курсируют с одного берега озера на другой! Том считал, что у этого человека непременно должны быть такие туфли) босые ноги.
— Ты спрашивал, кто здесь живёт. Здесь никто не живёт.
— Для кого же тогда строили этот дом?
Том хотел спросить ещё «и кто же тогда вы», но решил, что это невежливо.
— Для того, кого ты приносишь с собой.
— Но у меня ничего нет!
Том задумался о тряпичном кролике, набитом соломой и с задними лапками из половинок кукурузного початка, оставшемся дома. У него мог быть свой собственный дом!
— Нет-нет, — мягко сказал мужчина, — не в руках.
Он наклонился, вытянув руку, и коснулся груди Тома — там, где жадно стучал его моторчик.
— Вот здесь. Ты входишь сюда и поселяешь в этом доме своего самого сокровенного друга. А потом приходишь и навещаешь его.
Том с трудом удержался от того, чтобы не захлопать в ладоши.
— А можно, я за ним схожу?
— Он всегда с тобой. Если ты дышишь, можешь бегать и смеяться — он с тобой. Входи.
Мужчина поднялся, освобождая ступени для маленьких ножек мальчугана…
С тех пор Том очень часто навещал гулкое, тёмное пространство под покатой крышей. Этот друг мало походил на остальных его друзей. Они бесились, носились с сачками за птицами, ныряли со скал в воду, смеялись порой так, что потом могли разговаривать только шёпотом. И тем не менее, Том всегда чувствовал, что он где-то есть. Мальчишки были везде, были направлены сразу во все стороны — а он тихо сидел здесь, на одной из скамеек, может, у самого выхода, а может, в серединке, у прохода. Том приходил и садился впереди,
ближе к алтарю. Опершись локтями на спинку лавки, откидывался назад, слушал, как важно вышагивают над головой аисты. Ему нравилось думать, что друг-из-сердца сидит себе тихонько где-то за спиной, и хотя тот за всё время не произнёс ни слова — Том не произнёс ни слова тоже.* * *
На следующий день после того, как Том сделал Вэнди предложение — конечно, это она, дочь своего отца, в некотором роде и приходилась Тому сводной сестрой, — пастор пригласил Тома к себе в приход, и сказал:
— Сынок, я уже стар. Я знаю, ты ещё не определился в своём жизненном пути, и я хочу, чтобы когда-нибудь ты принял у меня приход.
Том молча смотрел на человека, который стал ему вторым отцом, и узнавал его как будто заново. Годы не смогли согнуть осанку, зато они выпили все соки и обесцветили глаза. Да, пастор стар. Даже шляпу он, кажется, носил как тяжкий груз.
— Но я ничего не умею, — сказал Том.
— Всё, что тебе нужно, у тебя есть. Ритуалы — всего лишь ритуалы. Ты будешь рядом со мной, и ты будешь учиться.
И Том ответил: «хорошо», хотя не чувствовал в себе готовности. Он просто не мог подвести этого человека. Только потом он понял, что отныне придётся стоять лицом к притвору и к скамьям. Ощущать их пугающую пустоту или смотреть в чужие, зализанные, приторно-благостные глаза.
Том ненавидел это работу. И да, он считал свой сан тяжелейшей обязанностью.
И вот теперь, ощущая остывающее тело в кузове всем своим существом, даже сильнее, чем тряскую дорогу, Том подумал, что он просто не имеет права воспринимать мир иначе, чем глаза в глаза.
Рукавом он вытер со лба испарину. Нужно поспать, но дорога ещё длинна.
Город просыпался от ночного кошмара. Через опущенное стекло в кабину врывался ветер. Люди окликали его, и Том махал в ответ рукой — мол, некогда. Шериф потом всё объяснит.
Один сумасшедший старик выпрыгнул на дорогу прямо перед машиной.
— Эй, Том! Чего везёшь?
— Чего тебе, Пенькрофт?
Том высунулся из кабины.
— Что-то случилось? — старик облокотился о капот прямо между фарами, поставил на его крышку наполовину пустую бутылку пива. — Все бегают, что твои куры, а объяснить ничего не могут. Только кудахчут…
— Что ты делал ночью?
Пенькрофт фыркнул. Чертыхнулся, стёр со стекла капельки слюны большим пальцем.
— Спал. Вот с этими вот малышками…
Том вздохнул.
— Понятно. Возможно, всем скоро понадобится убежище, несколько надёжнее закрытой на цепочку двери. Постарайся не шататься сегодня по округе. Отправляйся домой, устрой себе берлогу в чулане, напейся и снова спи. Судьба щадит блаженных, дураков и алкоголиков…
Он поехал дальше.
Постройки заброшенной скотобойни походили на рёбра какого-то гигантского животного, лежащего брюхом вверх, с остатками гниющего мяса на них. Крыша уже начала проваливаться, через эти дыры каждую ночь курсировали летучие мыши. Возможно, там, внутри нашлась бы и пара-тройка осиных гнёзд. Холодильники казались наиболее целыми — больше чем на две третьих утопленные в землю, они напоминали выбеленные временем позвонки.
Только теперь Том сообразил, что тащить тело придётся ему одному. Случайных прохожих здесь не бывает, скотобойня перестала действовать ещё в сороковых.