Отражение

Откуда-то сбоку подошёл косой монах – он спросил разрешения сесть со мной. Я кивнул. Вид его не внушал ничего благосклонного – явный оборванец, даром, что в рясе монашеской, – подранной, правда. Грех какой…

Важные вещи нашептал мне монах тот, сумасшедшим при этом не казался, да и какие тут сумасшедшие, кроме нас двоих. Я поднял Машеньку, и она послушно пошла вместе со мной за монахом, а тот вёл нас до леса. Там мы чуть углубились и оказались у оврага, в котором монахи учредили что-то вроде временного жилья. «Ну здесь и заночуем», – решил я мысленно. Монахов было штук семь, вместе с этим; я их честно особо-то и не разглядывал, а некоторые не больно рожу-то свою и показывали. Когда мы спустились к ним, двое из них закончили процесс обоюдного бичевания. Другие варили что-то в котле и трепались негромко. Наш монах потёр жадно руки и стал рассказывать что-то своим. Я признаться не слышал ничего – да и не хотел ничего слышать. Я сел и заснул, сначала на коленках, а потом и боком привалился к земле. Ночью я проснулся от жара. Сильно горел костёр, и меня жгло изнутри, кажется, я простудился. Когда я сел, то скоро, сфокусировавшись, увидел, что монахи по очереди дерут невестушку мою, и двое прямо сейчас, а остальные то ли ожидают, то ли отдыхают уже от содеянного. Я глянул мельком на её занятое умилённое лицо и подумал почему-то, что так и надо. Я помахал монахам: мол, всё нормально, ребята, продолжаем, – и спросил у них выпить. Чутьё не подвело меня, и у монахов, как и должно было быть, оказалось изрядно креплённое винище. Я отпил разом полбутылки и захмелел. Поднялся наверх – помочиться и увидел в стороне ещё одного, истязающего себя, монаха. Он голый валялся и катался меж деревьев по земле, весь в листьях и иголках и лупил себя наотмашь палкою. И орал, и плакал.

Я отошёл подальше от него, чуть подышал в сторонке и вернулся в овражек к костру. Монахи, уже одетые сидели вкруг костра и занимались приготовлением ужина. Невестушка лежала чуть в сторонке, укрытая тряпьём и мешковиной. Я сел рядом с ней, погладил по головке Машеньку и влил в рот ей немного вина, взятого у монахов. Она покашляла и ничего более не сказала. Уже почти сутки не произносила ни слова. На рынке только мычала, когда просила у людей. Мне не казалось это странным, и я не боялся больше за неё. Всё самое страшное, кажется, случилось за долго до того, как мы об этом узнали и даже познакомились. И теперь я ждал от неё только одного – разговора с ангелом. Да, ничего другого не оставалось, разговор висел этот надо мной, как топор над приговорённым. Я чувствовал, что он состоится с минуты на минуту, и был готов.

Действительно был, и бояться уже было нечего. Монахи сидели и, нажравшись досыта, молчали; они были далеко от нас и не причём.

И тут он сказал внезапно. И сделал это в виде воспоминания: я увидел картинку, вернее фильм. И только увидел, понял: да, это действительно было со мной, но только тут же стало забытым, он стёр тогда память мою. Мы едем в вагоне метро: не так уж много народу, ангел сидит напротив меня, и мы спокойно видим друг друга и даже можем переговариваться, чем, в общем-то, и занимаемся. Он, в дранном шерстяном пальто, с протёртыми до дыр рукавами, в чёрной вязанной шапочке-пидорке, обрезанных на концах пальцев перчатках и – в рабочих ботах на ногах.

Он, облокотившись локтями на коленки, рассказывает мне, что тема ангелов избита настолько, что не один хоть немного уважающий себя редактор не станет и смотреть на работу, в заглавии которой будет прописано это надоевшее всем слово. Притом, он уверял, что и простые люди при слове «ангел» испытывают похожую обиду, так же как когда им напоминают о Деде Морозе и о несбыточной детской мечте. Конечно, все эти вздорные выводы не могли ни к чему склонить меня, но из уважения я всё-таки слушал старого комедианта с поджаренными крылышками. Потом сон расплылся, люди всё чаще начали просачиваться сквозь наши руки и слова, и мы уже не так хорошо слышали друг друга и видели – как через сито. Мы потеряли друг друга. Да, это было, как сон. Когда всё исчезло, монахи внизу спали, как наозорничавшиеся дети, и моя милая сладенькая невестушка наконец-то тоже спала мирным сном. Я поцеловал её в губы и лёг так, чтобы видеть небо. Макушки деревьев, небеса – я в первый раз подумал о том, что того косого монаха, кажется давно уже нет среди нас и что… Впрочем, ну и его нахер! Какое мне дело, куда делся этот долбанный монашек-барашек! Всё здесь без него совершилось. Всё и дальше будет идти, как угодно Звезде. Её. Моей. Их. Нашей большой Звезде. Пусть спит ещё. Покамест.

Конец ознакомительного фрагмента.