Отражения нашего дома

– Скоро увидимся.

На подкашивающихся ногах поднимаюсь к квартире падара и стучу в дверь. Он открывает, и на лице удивление.

– А, ты пришла.

Меня внезапно поражает его изможденный вид. Словно он не спал несколько дней.

Робко переминаюсь в дверях, держа в руке полурастаявший кексик.

– Я бы, э-э, зажгла свечку, только у меня ее нет.

Падар распахивает дверь, и уголки его губ приподнимаются. Он проводит пятерней по волосам и говорит:

– Замечательно.

Мы не упоминаем о моем прошлом визите сюда и о том, что я стащила его кредитку и убежала. И уж тем более не говорим о том, почему падар предпочел сидеть в одиночестве в своей квартире, хотя мог бы отпраздновать День отца где угодно. Мы заметаем эти темы под ковер и усаживаемся сверху. Падар кладет кексик на кофейный столик перед телевизором. Мы рассаживаемся вокруг него. Замечаю на диване открытый ноутбук – похоже, он работал над каким-то мероприятием.

Мы делаем вид, что зажигаем свечу, притворяемся, будто не замечаем повисшую между нами неловкость. Отец закрывает глаза и загадывает желание. Слышу его шепот:

– За новые начинания.

Мне хочется рассказать ему о песне. О чувстве, которое я испытала в Самнере. Но это тихое признание меняет ход моих мыслей.

Он не успевает задуть нашу воображаемую свечку, как я выпаливаю:

– Какие еще новые начинания?

Он открывает глаза и внимательно смотрит на меня, будто прощается. С чем? В груди повисает ноющая тоска, и я ненавижу себя за это.

Впервые вижу падара взволнованным не меньше меня. А еще сильнее удивляют сказанные после этого слова.

– С тех пор как я переехал, у меня было время хорошенько задуматься над тем, как я хочу провести остаток своей жизни. Но еще серьезнее я размышлял над тем, какой станет твоя дальнейшая жизнь. И, когда я оглядываюсь назад, мне стыдно за то, что тебе довелось пережить из-за твоей мамы и меня. – Он моргает, пряча слезы. – Поэтому пришлось сделать нелегкий выбор. Для всех нас.

Я сижу не шелохнувшись.

– Какой же?

– Ты сама знаешь.

Я моргаю, моргаю, моргаю, потому что не хочу в это верить. Не могу поверить. И по непонятной причине падар никак не наберется сил сказать это сам.

Может быть, падар чувствует, что у меня в голове рушится весь мой мир. Может быть, считает меня слишком хрупкой, чтобы нажимать еще сильнее. Наверное, поэтому он целует меня в макушку и говорит:

– Утро вечера мудренее. Обещаю: проснешься – все будет выглядеть иначе. Пожалуйста, помни об этом, когда придет посылка.

– Это не просто случайный глюк, – шепчу я. Я и не думала задавать вопрос, но тем не менее падар дает окончательный ответ:

– Да.

Глава 13

Обещания – забавная штука. Мелкие слова, которые легко слетают с языка и приклеиваются к самым нежным местам нашего сердца. Как будто, прилепив на ситуацию ярлык «Обещаю: проснешься – все будет выглядеть иначе», можно все исправить. Ну да, конечно, мне иногда тоже бывает стыдно. Например, я пообещала Малике, что найду ее, однако в данный момент занимаюсь прямо противоположным делом.

Вместо этого я отдираю старый ковер в одном из домов, купленных мамой для ремонта, и с каждым гвоздем, царапающим мне пальцы, спрашиваю себя, почему Господь решил разрушить нашу семью. Думаю, такова моя заслуженная кара за то, что плохо думала о биби-джан и баба-джане. За то, что вмешивалась в темы, которые следовало бы оставить в покое. Как там говорят взрослые, когда не хотят ничего объяснять? «Меньше знаешь – крепче спишь»?

Каждый колючий гвоздь резкой болью напоминает об обещании, что падар дал в День отца, и о многих других мелких обещаниях, спрятанных в сказках на ночь и поцелуях перед сном. Я швыряю полоски ковра в высокую груду гораздо сильнее, чем требуется. Они шмякаются, взметая тучи пыли.

Жаль, что я не знала: обещание – это всего лишь другое название лжи.

Ничто не стало лучше.

И ничто не стало выглядеть иначе.

– Как ты тут, справляешься? – К дверному косяку прислоняется Эрик. Причмокивая, жует жвачку. – Если трудно с гвоздями, можем озадачить Сэма.

Где-то неподалеку слышится тихий стон.

– Гм, не надо. Я, пожалуй, и сама разберусь. – У меня вспыхивают щеки.

Эрик показывает мне большой палец и ведет Сэма наверх. На миг мелькает его удаляющаяся спина, и я решаю, что нам нужно еще немного побыть вдалеке друг от друга.

– Ах он сукин с…

Грохот, потом вопль.

Мы с Эриком и Сэмом замираем и, вытянув шеи, глядим туда, откуда доносится шум. У меня пересыхает во рту: опять грохот, сдавленный всхлип. Мы с Сэмом на миг встречаемся взглядами, я выскакиваю из комнаты и бегу по коридору.

– Сара, погоди! – обжигает спину знакомый крик Сэма, но меня уже и след простыл. В голове лишь крутится: «Помни об этом, когда придет посылка». И мне остается только считать секунды до раскрытия тайны.

Один, два, три…

Я в белом платье, с цветами в волосах, смотрю, как мадар и падар танцуют на десятой годовщине своей свадьбы, шепча друг другу обещания о том, что «впереди целая жизнь».

Четыре, пять, шесть…

Я лежу в постели, делаю вид, будто смотрю «Нетфликс», и слышу первый за этот вечер звон разбитого стакана на мраморном полу. Приоткрываю дверь и бреду по коридору.

Семь, восемь, девять…

Стою в дверях, боясь заглянуть за угол, в кухню, где сердито танцуют тени моих родителей. В босые ноги врезаются осколки стекла. Делаю шаг, другой.

– Мадар! – Мне снова тринадцать лет, и я вхожу в кухню. Мадар стоит спиной ко мне и дрожит всем телом. От разбитого стекла к ее ногам тянется след из крови. – Что случилось?

Моргаю и понимаю, что мы не в кухне. Мы в доме, который родители купили вместе, чтобы сделать ремонт, но теперь работают по отдельности. Крови нет. Стекол тоже. Только бумаги. Много, очень много бумаг. Наклоняюсь, поднимаю один листок.

– И ему непременно надо было прислать это именно сюда! Через курьера! – Мадар берет из ящика на полу молоток и швыряет его в сухую стену. – У него даже не хватило совести вручить их мне лично, из рук в руки. Как… – Мадар не успокаивается, – как он смеет так поступать! – Она съеживается, обхватывает голову руками. – Ну почему так?

– Чем тебе помочь? – Мне на плечо ложится рука Сэма.

Читаю бумаги, и внутри все переворачивается.

– Пожалуйста, уведи отсюда рабочих, – шепчу я.