Отражения

Кот презрительно чихнул и заявил, что подождет меня в паре шагов от двери.

Снаружи была темнота и задернутые плотные шторы на окнах.

Я поплотнее запахнула халат на груди и постаралась понять, как удобнее держать подсвечник за металлическую петлю, чтобы воск, капающий со свечи, не попадал на пальцы.

Помнится, у леди Бланки подобные прогулки не заканчивались ничем хорошим для героини.

***

Дом дель Эйве с его серыми каменными стенами и парой высящихся над садом башенок напоминал маленький, почти игрушечный замок, уменьшенную версию крепости, в которой люди жили, а не прятались от врагов. Здесь были огромные окна и балкончики, световые фонари и застекленная витражами оранжерея на третьем этаже, с самой солнечной, насколько вообще можно было говорить о солнце в Галендоре, стороны. Первый этаж предназначался для посетителей, на втором жили хозяева и, отдельно от них, в предназначенных для этого комнатах, гости, по статусу своему хозяевам равные. Третий этаж предназначался для разного рода вещей. Именно там, на третьем этаже, была оранжерея и, как я выяснила, маленькая, не такая богатая, как в Замке, оружейная. И там же были комнаты для старших слуг и для гостей иного рода, чем я, – менее знатных, менее значимых, менее прихотливых, тех, кому не предназначались обитые тканью стены и мягкие ковры на полу, высокие потолки с лепниной и удобная кровать.

Пожалуй, будь я более романтично настроена, подобная несправедливость меня бы возмутила до глубины души, и я бы, топая ножкой и грозя именем своей небесной покровительницы, попыталась бы рассказать заносчивой знати, что такое демократия. Но за несколько недель жизни в чужом мире, обитатели которого – за редким исключением – чтили законы гостеприимства, я научилась принимать все эти правила и порядки как должное и даже увидела в них некоторую логику.

Дель Эйве отличались свободомыслием, – думала я, осторожно выходя из галереи, ведущей к моей комнате, – поэтому Присцилла, хоть и смотрит на Ренара с презрением, принимает тот факт, что ее племянник считает этого человека – или не человека, я еще не поняла, – своим другом. Поэтому Парсиваль так легко общается с Шамасом, который принадлежит совсем к другому слою общества и которому, наверное, кто-нибудь из блистательных придворных или из тех серьезных волшебников, которых я видела в Академии, когда была там, не подал бы руки – не говоря о том, чтобы сидеть с ним у камина и болтать за бутылкой виски.

Ахо скользнул из дверей темной тенью, бросился мне под ноги, и я чуть не споткнулась. Огонек свечи замигал, пара капель воска попала на мне на палец, и я зашипела.

– Черт тебя дери!

И тут же получила мягкий удар лапой по голой лодыжке.

Когтей чертов фэйри не выпустил, но мог бы.

– Не позволяет ли человеческое дитя себе слишком много вольностей? – спросил он, продолжая тереться у моих ног так, что я застыла, понимая, что если опять попытаюсь идти вперед – опять споткнусь. О кота.

Я фыркнула, отколупывая с кожи застывший воск.

– Ну так пожалуйся Кондору, что я шляюсь по его дому по ночам, потому что мне осточертело… Ай!

В этот раз кошачьи когти ощутимо меня царапнули – так, немного, даже не до крови.

– И чем леди недовольна? – кот отошел на пару шагов вперед, будто бы опасался, что я его все-таки пну.

Я прижала одну руку к животу.

– Леди, скажем, перенервничала, – сказала я спокойным шепотом, потому что здесь, рядом с выходом на парадную лестницу, невдалеке от дверей, ведущих в хозяйские покои, мне вдруг стало не по себе – а вдруг кто-то услышит?

Чертова птица, например?

От которой шума куда больше, чем от фэйри-кота, и с которой, при всей ее симпатии ко мне, договориться куда сложнее.

Если Ахо еще как-то признавал за мной право на собственную волю, то Корвин, кажется, считал, что леди Мари Лидделл – это что-то среднее между домашним животным и маленьким ребенком, существо неразумное и беззащитное, поэтому в случае, если она вдруг решала подвергнуть себя реальной или мнимой опасности – например, разговору с подозрительными друзьями семьи – он, Корвин, непременно должен находиться рядом и строго щелкать клювом рядом с чьим-нибудь ухом.

– Только и всего? – кот моргнул.

Я хмуро свела брови:

– Конечно, такая мелочь, – буркнула я и сделала шаг вперед, игнорируя Ахо. – Я все-таки хочу походить туда-сюда по коридорам. Или посижу здесь на ступеньках. Смена обстановки успокаивает, знаешь ли. И да, – мы, наконец, дошли до лестницы, и я, подобрав полы халата и ночной рубашки, действительно села на верхнюю ступеньку, поставив свечу рядом. – Кажется, мне никто этого не запрещал.

– Не запрещал, – Ахо подошел и сел парой ступеней ниже, став, кажется, чуть больше, чем был обычно. Он вытянулся, как статуэтка, и дернул ушами. – Если, конечно, вы не задумали какую-нибудь злую шалость или глупость. За пределы дома я, на вашем месте, не выходил бы.

– Всегда мечтала прогуляться по морозу в ночной рубашке и тапочках, – сказала я и вздрогнула, потому что прогулка по морозу в ночной рубашке со мной однажды случилась. Повторять не хотелось. – Я никуда не сбегу и ничего не украду, – добавила я уже спокойнее. – Просто, правда… Такое чувство, что я – заводная кукла, которую можно доставать из шкафа по вечерам и играть с ней…

– А потом прятать обратно в шкаф?

Кажется, фэйри проявил необычайное для его характера сочувствие.

Он даже ткнулся лобастой головой мне в ногу – несильно, почти ласково.

– Ночные прогулки по дому – это лишь побег из шкафа, человеческое дитя. Но не способ снова стать живой девочкой, – сказал Ахо и, чуть подумав, добавил: – Более того, мне кажется, что вы, леди Лидделл, именно вы, а не чужая воля, создали эту куклу.

– Разрешив таскать себя за руки в разные стороны? – спросила я.

– Нет, – Ахо снова сел, обернув хвостом лапы. – Запретив себе говорить и договариваться.

Я молча уставилась на уходящие в темноту ступени. Лестница вела вниз, красивая и широкая, с ворсистым ковром на ступенях и зимними букетами из сухоцветов на сгибах перил. Где-то сбоку был проход в покои хозяев, и там, в одной из комнат, в которой я никогда не бывала, жила Присцилла.

Если я сейчас возьму и заявлюсь к ней, прихватив по дороге один из канделябров, и попрошу защиты, потому что мне приснился нехороший сон, боюсь, строгая леди дель Эйве возьмет меня за ручку и лично отведет в библиотеку. Разбираться с тем, что я натворила, если я действительно что-то натворила. А потом, пожалуй, заставит остаться там на ночь и написать двадцать страниц реферата на смежную тему. Для общего развития, тренировки концентрации, усидчивости и твердости руки.

Нет, пожалуй.

Я фыркнула, и моргнула, и вытянула ноги вперед.

За моей спиной, за несколькими декоративными колоннами, в стене, украшенной картинами, я знала, была еще одна дверь – скромная, почти потайная, вписанная в узор лепнины так, что если не знаешь, что она там есть, то найдешь, лишь случайно открыв – или если она сама откроется, пропуская кого-то, не слишком подходящего этому миру скромной, сдержанной роскоши.

– Ну что же, леди Лидделл, выбрали, куда мы пойдем?

– Мы? – я приподняла одну бровь.

– Я следую за вами тенью, – напомнил фэйри. – По договору и приказу моего хозяина. Это часть нашего с вами сотрудничества, леди Лидделл, – напомнил он и зевнул, показывая зубы, как делал всякий раз, если я начинала его раздражать. – Взаимовыгодного сотрудничества, полезного и приятного для обеих сторон. Вдруг вы упадете с лестницы или провалитесь в очередное зеркало, леди Лидделл? Мой хозяин очень расстроится, – мне показалось, что фэйри начал язвить. – Сломанных игрушек в его жизни было предостаточно, а вы, думаю, несколько отличаетесь от какой-нибудь нарядной куклы, починить которую просила его сестра.