Отражения

Беда подбиралась к нам. Сделав факелы из подручного тряпья, пьяные супруги пытались поджечь нас в запертом доме. Чтобы никто не выбрался и не смог позвать на помощь, они заранее обрубили телефонный кабель и подпёрли входную дверь лестницей. Вскарабкавшись на крышу, Римка рубила топором черепицу, а Олег бил окна. Шум стоял невообразимый, но именно он спас нам жизнь. Соседи вызвали милицию и пожарных.

Брата и его безумную жену увезли в машине «скорой помощи». Их руки были связаны за спиной с помощью смирительных рубашек. Они злобно отбивались и орали, что всё равно всех порешат, особенно папочку с его «голубиной душой».

Папа плакал. Я ещё с месяц заикалась.

Уехали родственники тихо, ни с кем не простясь. Это произошло спустя месяц после выхода из «дурки». Их путь лежал в Москву.

Эля тоже обиделась на папу. Она винила его в том, что он не спас сына. Жаль, что сестра не сидела с нами в том доме, когда вокруг бесновались черти. Тогда, может быть, она понимала бы больше…

Московская семья отпала от папы, как отсохшая ветка. Олег плохо кончил в Москве. Однажды утром его нашли в какой-то канаве. Эли тоже давно уже нет на этом свете. Я всегда чувствовала что-то кармическое в этом разрыве моего замечательного папы со своими старшими детьми.

Глава 8 Мечтала ли я о школе

Какие бы неприятности ни выпали на долю нашей семьи, я была ребёнком и имела свои радости, горести и ожидания. Впереди меня ждал новый этап жизни. Мечтала ли я о школе? Как и любому ребёнку-дошколёнку, школа представлялась мне чем-то необычайно важным. В моём сознании она была неотъемлемой частью заветного взросления. Но в жизни (а я это знала на основании уже кое-какого набранного за семь лет опыта) случается разное.

А вдруг я буду «не такой» среди других, не хромающих детей? А придутся ли по душе моим вожделенным новым друзьям голова, набитая до отказа огромным количеством прочитанных книжек, и мой здоровый эгоизм, присущий любому залюбленному до смерти, единственному и позднему ребёнку?

Ох, права была моя чудесная мамочка, когда горько бормотала себе под нос:

– Господи! Как же ты жить-то будешь?

Обычно эта фраза срывалась с её губ, когда она замечала, как я наполеоновским жестом указывала на дверь моей самой лучшей подруге (единственной, кто покорно сносил мои «выбрыки») и чеканила:

– Выйди вон! Покинь мой дом! Я больше не хочу тебя знать!

Подруга не спорила. Тихонько собрав свои рисунки, куклы и книжки, Наташа, потупив необыкновенной красоты чёрные украинские глаза-очи, испарялась. Она знала, что уже через час я «пришкандыбаю» мириться, обнимать её, страстно просить прощения и звать обратно к себе домой, где мама шила нашим куклам такие восхитительные наряды!

И это всё при том, что свою старшую подругу я буквально обожествляла, считая её своим учителем и проводником по жизни! Такую же просветительскую роль, но уже в зеркальном отражении играла я для своей «младшей» подружки Талочки. Это была очень привлекательная соседская девочка, которая жила в другом конце переулка. Она происходила из весьма состоятельной семьи и имела двух нянек: «малайку» и «большайку». Родители Талочки играли важную роль в жизни нашего города и души не чаяли в своём старшем ребёнке, словно интуитивно зная, что растят «принцессу». Да так оно, собственно, и вышло. А няньки не давали шагу самостоятельно ступить своей подопечной живой кукле. Они одевали её в роскошные наряды и кормили буквально с ложечки!

Мои «пацанские» наклонности (я продолжала пребывать в почётной роли вратаря футбольной команды переулка) сначала повергали Талочкиных родителей в шок, но потом они разглядели во мне книгочея и полиглота, да и папин авторитет сыграл свою роль. Потому они милостиво разрешили «принцессе» со мной общаться… Не очень-то было и надо! Шестилетняя Талочка-кукла к тому времени ещё ничего интересного не прочла, так как была абсолютно безграмотна!

Я с жаром новоиспечённого «гуру» бросилась исполнять свои просветительские обязанности и обучать читать, писать, высказываться, мыслить, наконец, свою новую подругу! Даже мой идол, моя старшая подруга Наташа, которая к тому времени уже обучалась в таинственной английской гимназии и дни напролёт учила вожделенный иностранный язык, была временно отодвинута на второй план.

Я открывала всё новые и новые горизонты моей благодарной ученице! А та, в свою очередь, почтительно боготворила меня, как и я два года назад мою первую учительницу, и читала, и считала, и познавала азы ораторского искусства! Впоследствии Талочка сохранит ко мне восторженное отношение на всю жизнь, даже став «марокканской» принцессой…

Сейчас я понимаю, что мы, все трое, будучи едва ли не единственными девчонками в густонаселённом детьми переулке, расположенном в центре провинциального украинского городка, были «не такими». Можно сказать, мы являлись настоящими «белыми воронами», хотя я лично об этом даже не подозревала, пока в один прекрасный день не очутилась в первом классе близлежащей школы.

Школа находилась в самом центре, возле огромного парка, построенного, как говорили, на месте старого кладбища. Парк был гордостью города: в его длинных тенистых аллеях гуляла разряженная публика, кружили карусели, продавали вкуснейшее сливочное мороженое в стаканчиках или в вафлях! Школа располагалась в новом трёхэтажном здании и, как следствие послевоенного «бэби-бума», была огромной. Окнами она выходила на заветный парк.

Родители некоторое время сомневались, не оставить ли меня на домашнем обучении. Особенности физического развития, несносный характер и непомерные амбиции говорили в пользу такого плана, но папа был непреклонен:

– Ты будешь как все: бегать и прыгать на уроках физкультуры, собирать металлолом и макулатуру, учить буквы(!) и счёт! (Боже мой! сам же рассказывал, что моё первое слово было «сантиметр»!) Ты будешь, как все, без всяких поблажек носить школьную форму и обычную обувь, ты будешь сама таскать свой портфель. Ты будешь учиться так, чтобы я мог тобой гордиться наперекор всем врачам и всем их долбаным прогнозам!

Дорогой мой папочка! Я до сих пор живу по твоим рецептам… Я никогда не отступила от твоей программы и ни в чём не давала себе поблажки. Я старалась быть как все, хотя бы внешне; внутренний же мир – это уже моё сугубо личное дело…

Первый и единственный раз, если не считать выпускного вечера (но уже в другой школе), мои мама и папа зашли на школьный двор. Первого сентября он кишел школьниками, учителями и родителями! Мне заплели толстенную длинную косу с огромным белым бантом (ох уж мне этот бант – стыдоба!), обрядили в форму с белым фартуком (ненавижу!), дали в руки букет и подтолкнули к стайке первоклассников во главе с сухопарой пожилой учительницей – строгой женщиной с вечно поджатыми губами. Я поковыляла к одноклассникам.

Ребятам я не понравилась. Они перешёптывались и хихикали, глядя на меня. Я оглянулась на родителей: папка с мамкой чуть не плача глядели на меня во все глаза, морально поддерживали и опекали… на расстоянии.

К группке хихикающих подскочил один из моих сотоварищей по футбольной команде в переулке и дал пару «лещей». Хихиканья смолкли. Я училась понимать, что дети – жестокий народ, и начинала вырабатывать в себе «инстинкт джунглей»…

Учительница отдала какие-то свои первые распоряжения и повергла меня в шок! Она говорила неграмотно: не теми словами и не с теми ударениями, к которым призывал литературный язык! Школа начинала мне явно не нравиться!