Отречение от благоразумья

Если Париж — город непрекращающегося хвастовства, ветреных заигрываний и затаенной готовности в любой миг бросить вызов и ответить на таковой, то в Праге, свернув за угол, ты либо угодишь в карнавальную толпу, либо врежешься в очередной крестный ход, либо попадешь в стычку между верными католиками и не менее верными Чешскими Братьями — так зовутся местные протестанты. Город, который никогда не засыпает, всегда настороже и всегда прекрасен, хотя красота его обманчива и сродни позолоте, скрывающей под собой... Что? Этого я пока не знал. Но человек, побывавший в Праге и рассказывавший мне об этом городе, бросил непонятную фразу: «Только здесь ощущаешь, как пронзительна легкость бытия, и как оно проскальзывает у тебя меж пальцев». Теперь мне начинало казаться, что понимаю смысл сего высказывания.

Мы приехали ранним утром, и теперь карабкались вверх по узким улочкам, к главенствующей над городом крепости, которую, как нам уже объяснили, называют Градчаны — Верхний Город. С холма на холм, то вверх, то вниз под любопытствующими взглядами обывателей, уставшие лошади выбивают дробь из мелких камешков мостовой. Кажется, я даже слышу летящий нам вслед шепот: «Инквизиция налетела, аж из самого Парижа... Никак жечь кого будут?.. Опять небось студиозусам не повезет... А вдруг прикажут кабаки закрыть?.. Может, они из-за фон Клая приехали? Неплохой человек был, по сравнению-то с остальными... Мартиниц, наверное, уже вертится, как карась на горячей сковороде... Поделом ему!»

Долгий путь наверх завершился у вычурных кованых ворот старинного здания на Градчанской улице — главному пути ведущему сквозь невообразимую кутерьму построек к Пражскому Граду и далее: через Малостранскую площадь, мимо Новой ратуши к Карлову мосту. Наше появление вызвало сдержанный переполох, сменившийся хлопотами по устройству гостей из блистательного Парижа, перетаскиванию имущества из карет в отведенное нам жилище, составлению письменных уведомлений о нашем прибытии, которые надлежало отправить господам наместникам, и еще тысячей и одним делом. Однако беготня не помешала мне выкроить мгновение, чтобы выяснить, где находится венецианское посольство и сходить глянуть на него. Оно оказалось неподалеку, в соседнем квартале Малой Страны, на Влашской улице. Там расположилась довольно большая итальянская колония с лавками, дорогими заведениями сомнительного предназначения и массой мастерских художников.

Барочный особняк, именуемый «Лобковицким дворцом», стоит напротив Итальянского госпиталя, над входом трещит полагающийся синий флаг с золотым львом. И никаких злокозненных еретиков поблизости пока не видно. Меня заинтересовали болтавшиеся на огромной деревянной доске бумажки, оказавшиеся копиями последних указов наместников, а в углу скромно приютилось объявление, сообщавшее, что в Нижнем городе каждый вечер дает представления театральная труппа под названием «Таборвиль», приглашая всех желающих. Значит, театр у них все-таки есть и кое-что в доносах соответствует истине...

С этими обнадеживающими известиями я вернулся к Мак-Даффу, узнав, что в скором времени нам предстоит нанести официальные визиты всем сильным мира сего, и начнем мы, как нетрудно догадаться, с посольства Венецианской республики. Видно, частые упоминания о нем в доносах сделали свое дело — отец Мюллер весьма заинтересовался его обитателями. Мы все помнили слова из доноса неизвестного «доброжелателя» — посол Алессандро делла Мирандола может быть не тем, за кого себя выдает, а может быть и вообще (страшно подумать!) вампир, демон под людской личиной и еще один черт знает что именно, но скорее всего просто ловкий авантюрист (как любой итальянец), вызвавший недовольство соперников, кои решили расправиться с неугодным при помощи разящего меча грозной инквизиции. Ложные доносы в нашей практике встречались часто, а в просвещенном XVII столетии хватать человека по первой же глупой цидульке как-то не принято (что иногда ужасно мешает работе)...

 Придется начинать следствие и в точности выяснять, какие тайны скрывает в себе венецианский особняк. Опять гора бумажек и нескончаемые пинты дорогих чернил изведенных на столь любимую герром Мюллером бюрократию! Тьфу!

Приехавший с нами недотепа Краузер (поживши на дармовых хлебах инквизиции, он, похоже, уже зачислил себя в штатные осведомители) улизнул еще по прибытии в город, пообещав вернуться, как только узнает что-нибудь интересное. Подозреваю, помчался разыскивать свою таинственную Марысю Маштын или как там ее.

КАНЦОНА ШЕСТАЯ Дом, где все кувырком

Должно быть, привратник у входа в посольство пережил несколько мгновений изрядного ужаса, когда напротив него остановилась черная карета в сопровождении верховых, и тип, говоривший с изрядным германским акцентом, сообщил, что «его высокопреподобие Густав Мюллер, легат и нунций Апостольского престола, желает видеть венецианского посла». Захлопали двери, забегали слуги, напоминая разворошенный муравейник, я немедленно подобрал валявшуюся на столе серебряную маску, изображавшую то ли плачущее, то ли смеющееся лицо, с намеком продемонстрировав ее сначала понимающе кивнувшему Мак-Даффу, а затем презрительно скривившемуся отцу Мюллеру, не признававшему радости светских развлечений и считавшему, что я переигрываю в изображении легкомыслия. Маску у меня отобрал вечно хладнокровный Лабрайд, молча вернув ее на место.

Господин посол изволил задерживаться. Святые отцы обсуждали недопустимое попустительство императора, почти уравнявшего в правах католиков и протестантов, причем с каждым новым аргументом герр Мюллер становился все раздраженнее. Я от нечего делать прогуливался по зале, краем уха ловя — не донесется ли чего любопытного из-за запертых дверей?

Предчувствия, как говорится, меня не обманули. Откуда-то из глубин дома прозвучал визг, или, скорее короткий отчаянный вскрик, сменившийся топотом быстро бегущих ног. Топот стремительно приближался, наше благочестивое общество недоуменно переглянулось, я вовремя отступил от дверей, потому что с другой стороны в них врезалось некое быстро летящее тело, ворвалось внутрь, захлопнуло створки, помчалось дальше, но запнулось о край ковра, шлепнулось на пол и оказалось точно у ног сурово нахмурившегося отца Мюллера.

— Спасите... — всхлипнуло тело. — Он хочет меня убить!

В коридоре загромыхали шаги преследователя, во всеуслышанье обещавшего «прикончить этого негодяя». Беглец сделал неудачную попытку забраться под кресло, укрывшись складками белоснежной сутаны и черного плаща преподобного Мюллера, а двери распахнулись во второй раз, впустив новое лицо неведомой нам драмы.

Упомянутое лицо имело самое непосредственное отношение к Матери нашей Римской Церкви, ибо носило ярко-красное облачение кардинала и лихо съехавшую набок бархатную шапочку (и что кардинал делает в чужеземном посольстве? Странно...). Лет ему было около тридцати, и никто бы не усомнился, что длинная череда предков незнакомца происходила из благословенной Италии. Увидев нас, он в некоторой растерянности остановился, быстро убрав правую руку за спину, однако я успел заметить, что в ней зажат короткий хлест, коим погоняют верховых лошадей. Весело у них тут...

— Соблагоизвольте объяснить, что происходит! — на редкость вовремя вострубил отец Лабрайд, разрушив немую сцену и заставив все придти в движение. Незнакомец в кардинальском одеянии, сообразив, что к чему и кто наведался в посольство, грохнулся на колени. Преследуемый им молодой человек весьма резво пополз на четвереньках к ближайшей двери, намереваясь тихонько исчезнуть, но был уловлен за шкирку Мак-Даффом и ввергнут в прямостоячее положение, в коем и остался пребывать, поглядывая на нас из-под рыжей челки взглядом опасливым и лукавым. Почему-то я проникся к нему симпатией — в юнце чувствовалось причудливое смешение порочного и незамутненного, эдакое веселое нахальство и самоуверенная убежденность в том, что ему все сойдет с рук.

— Он хочет меня убить, — повторил молодой человек, тщетно стараясь привести в порядок порванные кружева на рубашке и расшитом золотом, вызывающе ярком камзоле. — Он сумасшедший, святые отцы, честное слово, сумасшедший! Его недавно выпустили из приюта скорбящих на голову, а зря — там ему самое место!

— Заткнись, кобелиное отродье — рыкнул итальянец, но мигом прикусил язык и уже почти спокойно представился: — Луиджи Маласпина, кардинал этого многострадального города, к вашим услугам. Покорнейшее прошу вашего прощения, святые отцы, за то, что вам невольно пришлось стать свидетелями столь безобразной сцены, но кое-кто здесь иногда нуждается в хорошей трепке!