Отречение
Шрифт:
– Знаю, – кивнула Юля.
…На днях провожали Ирку в Швейцарию.
Её усилия были вознаграждены – нашёлся пятидесятилетний лысый европеец, который соблазнился вчерашней школьницей. Ей только-только исполнилось восемнадцать, что позволяло оформить собственный загранпаспорт, и она торопилась, пока жених не передумал.
Лично Ирка увидела своего жениха в первый раз, когда были подготовлены все документы, и он прилетел в Москву забирать её.
«Как вещь», – подумалось Ане, но она отогнала эту мысль прочь. Девушкам, выходившим замуж за иностранцев, полагалось завидовать, это было модно и престижно и считалось максимумом
Из магнитофона гремели песни группы «Комбинация»:
“American boy,American boy,Уеду с тобой,Москва, прощай…”Иркина мать готовила горячую картошку, смахивая слёзы со щёк кухонным полотенцем.
На проводы Ирка пригласила почти весь их бывший класс, но пришли не все. Так, не было Юльки Зайцевой – Ане это бросилось в глаза, она знала, что Юльку приглашали.
Под окнами мальчишки играли в снежки – Аня заметила Артёмку и его лучшего друга Мишку, которые самозабвенно штурмовали снежную крепость.
Мишка учился в параллельном классе, был старше Артёма почти на год и выше на целую голову и за счёт своих физических данных пользовался в компании авторитетом. Хотя и Тёмка тоже не отставал…
– Везёт же людям, – облизывая пальцы, вздыхала сидевшая вплотную к Ане Катька, лучшая школьная подруга невесты, – раз – и отхватила себе фирмача. Счастли-ивая…
Ане вдруг резко вспомнился Макс и она сама, юная и наивная, всего полгода назад.
«Счастливая ли?» – шевельнулась странная мысль. – «Выходит замуж непонятно за кого, никогда не видела, даром что за границу…»
Но мысль прервалась, излишне смелая, Аня пресекла её, словно запретив себе думать о подобном. А то ж так недалеко и до Юлькиных коммунистов дойти…
– Ничего, – продолжала, увлекшись, Катька, – я себе тоже найду. Может, и иностранца. Чем я хуже? Ань, ты чего загрустила-то? Всё о своём? Выше нос, подруга, мы себе женихов похлеще найдём! Налить тебе шампанского?
– Ну что ты, мне ж нельзя, – тихо ответила Аня, – ребёнок же…
Песня из магнитофона продолжала колотить по мозгам.
“Russian, Russian, Russian girl, my baby…”Двадцать третьего февраля, в День Советской Армии, патриотами планировалось шествие по улице Горького с возложением цветов к Могиле Неизвестного Солдата.
Накануне мэр запретил любые шествия и митинги в праздничный день.
Но площадь постепенно заполнялась людьми – людьми, ещё не знавшими, как это бывает, уже ненавидевшими новую власть и за гибель страны, и за стремительное падение в нищету, но выросшими в СССР и ещё не представлявшими, что новая власть способна применить силу против безоружных.
Да ничто и не предвещало беды. День был воскресный, слегка морозный, редкие мелкие и колючеватые снежинки даже не падали, а едва шевелились в воздухе, настолько лёгкие, что сила земного притяжения не могла преодолеть сопротивление воздуха…
Юля была в зимнем пальто с рыжеватым искусственным мехом, а Андрей – в куртке с высоким воротником. В своей среде они уже как бы официально считались женихом и невестой и не вызывали по этому поводу смешков.
Высокая и строгая, стояла
за ними Матрёна Петровна в своём длинном полушубке – видимо, по случаю праздника Ане на рынке придётся обойтись курточкой на «рыбьем меху». Двадцать третье февраля не просто было у неё рабочим днём – по случаю праздников ожидался более активный приток покупателей…Перед демонстрантами выстроилась плотная чёрная стена ОМОНа – стена сильных, молодых, чужих, прижатых друг к другу локтями.
– Граждане, разойдитесь, акция не согласована, – взывал милицейский мегафон, но голос его тонул в толпе единомышленников, прибывавших из метро, ощущавших единство духа и наполнявших этим единством воздух. И для молодых парней и девчонок, глотавших воздух и снежинки улицы Горького, эти слова ещё ничего не значили.
Колонна строилась клином, сужаясь в сторону центра – шествие должно было идти к Могиле Неизвестного Солдата.
Путь колонны преграждала первая милицейская цепочка, словно нарочно, редкая, из неопытных срочников.
Колонна напирала вперёд, и вряд ли кто мог, даже при желании, остановить эту силу…
– Фа-шизм не прой-дёт! – грянула колонна.
Матрёна набрала в лёгкие холодного воздуха вместе с острыми обжигающими снежинками.
«Фашизм не пройдёт!»…
На мгновение – на десятую долю секунды, не дольше – прикрыв глаза, Матрёна увидела высокий берег Припяти, и декабрь сорок третьего, и молодую Алёну в белом платке – Алёну, от которой она узнала о гибели любимого…
Потому что не верила и ждала…
С Алёной она потом переписывалась – до сих пор, уже почти пятьдесят лет. Алёна жила в Киеве, родила и вырастила сына и дочку. Дочка её в конце семидесятых вышла замуж за студента из Львова, уехала к нему, и в восемьдесят третьем, в один день с Артёмкой Зайцевым, родился их сынок – Михайлик Грицай…
…Прикрывая глаза ресницами, Матрёна видела – и годы не стирали это мучительное видение – как конвоиры вели к обрыву окровавленного человека.
Как он шёл, подняв голову и – может быть – среди согнанной толпы искал взглядом Незабудку. Наверное. Нет, не наверное, а точно. Она спрашивала у Алёны – как это ни было больно – и Алёна рассказывала ей так, как она запомнила, как он стоял к обрыву спиной, и как он улыбнулся людям…
«Да здравствует Ста…» – залпы немецких винтовок оборвали крик.
Незабудка…
Но у Незабудки было другое задание, и она опоздала… На две или три недели. Она шла, она пришла к нему, она нашла его, но было поздно.
«На этом месте в ноябре 1943 года казнён немецко-фашистскими захватчиками советский патриот Черняев В.М.»
И вновь слёзы наворачивались на глаза, но не было её имени на обелиске – Матрёна вновь и вновь кусала губы и оставалась в мире живых, а её любимый – нет…
С тех пор прошло сорок восемь лет – много это или мало? Это жизнь… И кто может запретить любить человека, которого сорок восемь лет нет на Земле?
Матрёна приезжала туда каждый год, на Девятое мая. Когда удавалось – то и чаще. И даже чаще в другие дни, потому что в праздник приходили школьники, приходили делегации, и у неё не было возможности присесть тихо у краснозвёздной пирамидки и поговорить наедине с любимым…
«Здравствуй, Витенька, вот я и пришла к тебе…»
Тихо качались ветви, день за днём, год за годом клонясь к ногам тридцатилетней, сорокалетней, пятидесятилетней женщины.