Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
– Ты ж сам говоришь, что она не виновата ни в чем.
– Я говорю: ЕСЛИ станет. Не давай ей виниться, Она жизнью для тебя рисковала.
– А это?
– Лавр показал на височные кольца.
– А это - потом, когда оба душой отмякнете, а можешь и совсем не давать, потом случай будет.
– И правда, что ль, сходить? Как же это ты меня так, а? Дите же еще…
– Я же объяснил!
– Ну… я пошел тогда…
– Бог в помощь, дядя Лавр.
"Доволен? Ты хоть понимаешь как рисковал, психотерапевт гребаный? Еще и про отца Михаила наврал. Не стыдно? Нет, не стыдно. Помог двум хорошим людям, а отец Михаил,
Мишкины размышления прервал раздавшийся сбоку шорох.
– Мама? Ты что, все слышала?
Мать, ничего не отвечая, молча обняла Мишку и прижала его к себе.
– Мама, не надо плакать, я как лучше хотел… Я что, что-нибудь неправильно…
– Все правильно, Мишаня, все правильно, ты - молодец, только… не мог отче Михаил такого сказать. Он монах, женщин не знает… Видать и правда он тебя думать научил, вот только: не рано ли?
– Но если я все правильно… почему же рано?
– Потому, что даже правильные дела не всегда делать надо.
Только спустя полгода Мишка понял смысл сказанного тогда матерью. Понял, когда увидел, как дядька Лавр нес ее на руках через двор - от саней к крыльцу. Понял, что никому он тогда ничем не помог, и что влез со своим дурацким самомнением туда, где ему делать было совершенно нечего. Влез, не подумав, что в очередной раз выходит за пределы роли пацана, играть которую он был обязан. Играть очень старательно и дисциплинированно именно потому, что жизнь - не игра.
Как простила его за это мать? Размышлять на эту тему было совершенно бесполезно. Ответ на такой вопрос знают только матери. И это совершенно никак не зависит от того, в каком веке они живут.
В чем же тогда разница между XII веком и ХХ? Пожалуй, только в одном: в ХХ веке Мишка не смог бы сослаться на священника, но мог бы сослаться на Интернет. Только вот - подействовало бы?
После произошедшего жизнь на пасеке, вроде бы, не изменилась, только в разговорах, после долгого "обета молчания", нет-нет, да и начали проскакивать темы, касающиеся оставленного села. О том, что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва и в поле, хочешь не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь, и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но было непонятно: можно ли?
Мишка тоже ломал голову вместе со всеми, но придумать смог только способ получения достоверной информации из села.
– Мама! А собаки человеческими болезнями болеют?
– Не знаю, не слыхала о таком.
– Значит, если я Чифа в село пошлю, он не заразится, и заразу сюда не принесет?
– Кто ж его знает, а ты что задумал-то?
– Чиф Юльку хорошо знает, если я ему велю, он к ней побежит, а я ему на ошейник грамотку берестяную повешу. В грамотке напишу, что если с собакой зараза может передаться, то пусть Чифа привяжет и сюда не пускает, а если не передается, то пусть напишет: как дела в селе и можно ли нам возвращаться.
– Не знаю… батюшка, что скажешь? Может и правда пса послать?
– А ежели Юлька твоя уже померла? Чиф покрутится, покрутится и назад прибежит, да заразу с собой принесет. Что тогда?
– Можно Чифу на шею что-то яркое привязать - влезла в разговор Машка - Ну, хоть платок. А в грамотке Минька пусть напишет, чтобы Юлька, если живая, платок сняла и у себя
оставила. Если увидим, что пес с платком вернулся, значит Юлька померла и дядька Лавр его из лука застрелит. Ай! Мама! Чего Минька дерется?– Я тебя тогда на твоем же платке и удавлю!
– Михайла! Не трожь сестру!
– Рыкнул дед.
– Я тебе что сказал! А ну убери руки! А ты думай, что говоришь, курица. Чиф в любое время вернуться может, даже ночью. Что Лавру так и сидеть день и ночь с луком? И откуда нам знать, с какой стороны он прибежит?
– А что ж делать-то?
– Михайла, отпустишь пса не отсюда, а уйдешь подальше в сторону села. Там его и встретишь, если поймешь, что грамотку твою никто не читал… Если поймешь, что грамотку никто не читал, назад не возвращайся. Возьми харчей побольше, топор, нож, ну и прочее, что для жизни надо и поживешь в лесу месячишко. Ежели после этого не заболеешь…
– Батюшка, да что ж ты делаешь?
– Заголосила мать.
– Не пущу сына на смерть!
– Молчать, баба! Нашим мужикам на смерть ходить - не привыкать! И вовсе не обязательно он помрет!
– Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!
– Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускать! Что уставились? Думаете мне легко? Делайте, что сказано!
Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки, и обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.
– Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!
– Не трогай мать, урод!
– Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку - Опусти, отпусти, я сказал!
Немой, вроде бы, даже и не сильно двинул рукой - отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.
– Ну, козел, молись! Сам научил!
Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет - тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка, снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лаврентия уже сплелись в схватке.
– Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля!
Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.
– Мишаня-а-а!!!
Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа и тут же правую руку резануло болью - дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч - дело десятое. Следующий выпад - тычком в солнечное сплетение заставил Мишку скорчится на земле.
Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.