Отряд под землей и под облаками

Он не решился идти по центру города, опасаясь, что его заметят и схватят, и сделал большой крюк окраинными улицами. Павлек торопился, однако из одной закусочной на него так пахну?ло запахом свежего хлеба, что ноги его сами собой остановились. В кармане у него было несколько мелких монет.

Он вошел туда, взял чашку горячего молока и большой кусок хлеба. Он ел, но одним глазом косил в дверь на улицу, а одним ухом прислушивался к разговору буфетчицы с покупательницей.

— Вчера, сударыня, студентов каких-то взяли. Я сама видела, как вели одного.

— Что вы говорите? Неужели? А что они сделали?

— Видать, деньги украли. Да большие! Целая банда работала. Но еще не всех поймали. Еще кого-то ищут…

Женщины долго рассуждали, как испортилась нынче молодежь. Они поглядывали на Павлека, у того кровь бросилась в лицо. Ему показалось, что их взгляды говорили: «А вдруг это один из тех? Пришел и угощается теперь на украденные деньги…»

Павлеку очень хотелось взять еще чашку молока, но и впрямь надо было торопиться. Земля горела у него под ногами. Когда он расплачивался, руки его заметно дрожали. Он стремглав выскочил на улицу.

16

Инспектор Паппагалло был самым счастливым человеком на свете. Хотя он и напускал на себя хмурый вид, сердце его прыгало от радости. Повышение в чине, можно сказать, было в кармане. Птички, за которыми он гонялся вот уже несколько месяцев, чирикали в клетке. Анибале — золотой парень!

Однако он ошибался, полагая, что стоит ему взять одного из них за ухо, как из него тут же посыплются признания. Тонин и Ерко были твердые орешки. Того, в чем их уличили, они не отрицали. Но ни в чем другом не признавались. Тонин в присутствии Анибале решительно отвергал, что Павлек ему что-то передавал. Павлек выдал себя сам тем, что исчез из дома. На квартире у него нашли книги и листовки. Однако из Ерко и Тонина никакими побоями нельзя было выбить ни слова.

На помощь пришел Нейче. Паппагалло правильно рассчитал, что этому рохле он развяжет язык. Нейче так боялся побоев, что совершенно потерял голову, а инспектор еще пригрозил ему смертью. Если же он все выложит, сказали ему, его выпустят и он вернется к тете. При своем легковерии и боязни побоев и смерти он не мог долго упорствовать. Он описал, в каком месте скрывается Павлек, при этом страстно желая, чтоб его там не нашли. Выдал он и Филиппа. Не умолчал и о Жутке, которая сказала им, что их ищут. Словом, выложил все, что знал. Лишь кое-какие важные подробности ему помогали вспомнить тростью. Каждое его слово записывали.

Когда на следующее утро полиция пришла за ни о чем не подозревающим Филиппом, на лестнице его дома арестовали и Павлека. Паппагалло просто ликовал. Он послал двух агентов на берег Сочи, чтоб они застали его там врасплох спящим, а птенчик сам прилетел к нему в руки.

Павлек никогда в жизни не испытывал такой горечи. Он опоздал! От ужаса и изумления у него широко раскрылись глаза. Ноги одеревенели, и он не мог бы бежать, даже если б такая возможность вдруг представилась. Филиппу не помог и сам угодил в западню! Обида и горечь лишили его сил, голова поникла…

Потом он стоял в канцелярии перед инспектором. Руки его были бессильно опущены, но голову он уже держал высоко поднятой. Глаза смотрели смело и спокойно. Он был ко всему готов. В конце стола сидел Бастон, перед ним лежала камышовая трость.

Лицо Паппагалло выражало деланную скорбь и разочарование: «Это невероятно! И его я хотел сделать своим помощником! А он без всякого зазрения совести лгал мне в глаза и притворялся!»

Он кинул взгляд на агента, незаметно подмигнув ему, чтобы тот вышел. Инспектор и Павлек остались вдвоем.

— Я огорчен, — заговорил Паппагалло, разыгрывая искреннее горе, — очень огорчен. И разочарован. До глубины души. Ты — и эта компания! Не ждал я такого от тебя…

Павлек молчал. Слова инспектора его совсем не трогали.

— Что ж, тебе нечего сказать? — продолжал инспектор. — Тогда и мне нечего сказать. Не знаю, что и думать. Удивительно! В высшей степени удивительно! Я считал тебя порядочным мальчиком. Что скажет твой отец? Его это очень огорчит.

Павлек опустил голову. При мысли об отце ему и правда стало не по себе. Как он покажется ему на глаза?

— Я был тебе другом. Приглашал заходить, поболтать. Ты избегал меня, потому что совесть у тебя была нечиста. Так ведь?

Павлек упорно молчал.

— Я не могу поверить, что ты так испорчен! — Паппагалло понизил голос и продолжал дружеским тоном: — Просто не могу поверить! Душа не позволяет. Тебя впутали обманом. Я в этом убежден! Поэтому я и хочу по-дружески помочь тебе. То, чем вы занимались, — преступление. Серьезное преступление! О том, что ожидает твоих товарищей, я говорить не хочу. Они получат по заслугам. Но тебе, если ты все расскажешь, повинишься и раскаешься, могут сделать поблажку. Не бойся, об этом никто не узнает, кроме меня. Никто! Видишь, мы и сейчас с тобой одни. Говори! Расскажи подробно и точно, с чего все началось, сколько вас было, что вы делали и что собирались предпринять в дальнейшем. Словом, все, все! Ничего не утаивай. И мы тебя тут же отпустим домой. Завтра опять пойдешь в школу. Под арестом тебя держать не станем…

Мальчик, стиснув зубы, молчал.

— Не хочешь говорить? — Инспектор повысил голос, и взгляд его стал жестким. — Тогда приступим к допросу. Но смотри — отвечать только правду!.. Где револьвер?

Когда Павлека схватили, ему тут же вывернули карманы. Тогда ему не пришло в голову, что это ищут револьвер. Сейчас он подумал о Нейче. Ох этот Нейче! На мгновение он втянул голову в плечи, но тут же снова ее вскинул.

— У меня нет револьвера!

— Знаю, что нет. Но он у тебя был. Тебе дал его Тонин. Ты стрелял из него. Куда ты его спрятал?

— У меня не было револьвера, — сказал Павлек.

Несколько мгновений Паппагалло пронизывал его сердитым взглядом. Потом полез в ящик стола, вытащил листовку и сунул ему под нос.

— А это тебе знакомо?

— Нет.

— Нет? Ее нашли в твоих книгах. Будешь еще отпираться?

Павлек молчал.

— Кто тебе ее дал?

— Никто. Она не моя.

Инспектор стискивал зубы, с трудом сдерживая ярость.

— Я хотел тебе помочь, а ты водишь меня за нос! — закричал он. — Нам все известно! Все, «черный брат»! Вы распространяли листовки антигосударственного содержания. Вывесили словенский флаг. Собирались налепить на стены домов призыв к восстанию. Это государственное преступление! Преступление, которое карается смертной казнью. Смертной казнью! Мы вас повесим… Только полное признание и раскаяние могут спасти вас…

У Павлека задрожали колени. Однако не от страха перед смертью, а от сознания, что все раскрыто.

— Будешь говорить? — грозно спросил инспектор.

Павлек только покачал головой: у него пропал голос.

Паппагалло нажал кнопку звонка. Вошел Бастон и вопросительно посмотрел на инспектора.

— Не хочет говорить, — сказал Паппагалло. — Ничего не делал. Невинной овечкой прикидывается! Черное за белое пытается выдать. Но у нас есть способ развязать ему язык, — угрожающе проговорил он и обернулся к Павлеку: — Не я буду тебя бить. И не господин Бастон будет тебя хлестать, а твое собственное упрямство…