Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Стали часто встречаться, и компания разрослась — объявились — тоже недавние питомцы университетского пансиона — братья Тургеневы.

А затем присоединился брат карамзинской жены, Екатерины Андреевны, — князь Пётр Андреевич Вяземский.

Князю шёл семнадцатый год. Был он жердеобразен, в очках, на слово колюч, так и пытался сыпать каламбурами.

В трёхкомнатной квартире Жуковского, которая служила и редакцией журнала, допоздна пили чай, добавляя в него красное вино, и болтали о литературе до самых, считай, петухов.

Сам Карамзин стал появляться всё реже — не отпускала Клио, которая оказалась дамой властной и однолюбой.

Тогда поднимались и ехали в Остафьево, где в родовом доме Вяземских, в комнатке на втором этаже, сидел Нестором-летописцем шурин молодого князя.

Шурин был одет с иголочки, как на парад — камзол, башмаки, волосы причёсаны будто у самого модного парикмахера. Ждал гостей?

Лишь застенчивая, летучая улыбка на лице выдавала: помешали, но не гнать же вас, чертей, очень любы вы мне, молодые...

Ну вот, почти такая же, как в Остафьеве, комнатушка и здесь, в Царском.

И, как в Остафьеве, Николай Михайлович — при полном параде.

У Перовского даже готова была сорваться фраза:

«Ой, простите, если ради нас, то напрасно. Мы, право, минут на пяток, не более...»

Но вовремя себя предостерёг, подумав: парад не для них, это давняя привычка, ставшая натурой, — подходить к письменной конторке одетым как на праздник.

От кого-то слышал Алексей — так всегда поступал и немецкий музыкант Иоганн Себастьян Бах. Он садился за клавикорды или за орган обязательно в парике с буклями и в камзоле с блестящими пуговицами. Считал, что малейшая небрежность в одежде, неряшливость, с которой приступаешь к делу, может оскорбить искусство. А искусство надо уважать, как святыню, благоговеть перед ним, как перед женщиной.

Не так ли полагал и Карамзин?

Но с утра сделано за столом, видно, немало, поскольку искренне обрадовался приезду Перовского, жадно засыпал вопросами, и все — о загранице.

Когда-то сам двадцатитрёхлетним отправился в вояж, объехав Пруссию, Саксонию, Швейцарию, Францию и Англию, и воротился с «Письмами русского путешественника». Потому — и настойчивый совет:

— Всё, что увидели сами, — передайте людям. А способ один — бумага, перо, чернила. И — не лениться! Прочь, прочь эту мерзкую русскую манеру! Так можно дотянуть до той поры, когда всё уже окажется в давно прошедшем. Жизнь человека, как известно, делится на две эпохи — первую проводим в будущем, а вторую в прошедшем, когда огонь молодости уже погас. Это мне в мои годы простительно жить прошлым, ибо и в первой жизни своей я не дремал, огонь жёг не зря. Потому и вторую эпоху начал закономерно. Кстати, знаете, где я ныне обретаюсь? Во временах жестоких и, не приведи Господи, кровавых — во временах Иоанновых.

Вскочил со стула, крутанулся на каблуках, поднёс к глазам подхваченные со стола листы:

— Вот — Казань уже взята, Астрахань наша, орден меченосцев издыхает. Но ещё остаётся много дела, и тяжёлого: надобно говорить о злодействах почти неслыханных. Калигула и Нерон были младенцами в сравнении с Грозным Иоанном [17] !..

Отложил листы, так же стремительно кинулся к окну, распахнул створки, выглянул в парк:

— Хе-хе... Посмотрел, не гуляет ли царь Александр. Только и видим его здесь летом. Мы существуем для него вместе с мухами, комарами и прочими атрибутами природы. При встречах на дорожках разговариваем иногда. Зимой я сам, как крот, забиваюсь в нору. Знакомые даже числят меня в гордецах — бегу, бегу всяческих визитов. И во дворец ни ногой. А тут — иногда нос к носу... Так и подмывает спросить: разрешит ли он печатать обо всех ужасах Иоанновых? Но — рано, рано! Надо всё выложить на бумагу, а тогда — пан или пропал! Но ведь история служит не для ласкательства уха. Правители, законодатели обязаны действовать по указаниям истории и смотреть на её листы, как мореплаватели на чертежи морей. А время Грозного как рифы, как скалы на мореходном пути — гляди в оба! Деяние Иоанново — зрелище удивительное, навек достопамятное для самого отдалённейшего потомства, для всех народов и властителей земли. Оно — разительное доказательство, сколь тиранство унижает душу, ослепляет ум привидениями страха, мертвит силы и в государе, и в государстве... Так что это прошлое — вон куда, в самое будущее метит!

17

Калигула и Нерон были младенцами в сравнении с Грозным Иоанном!.. — Калигула — прозвище Гая Цезаря Германика (12 — 41), римского императора с 37 г. из династии Юлиев-Клавдиев. Его правление отличалось деспотическим произволом, разбазариванием государственных средств, притеснениями населения, конфискациями и пр. Требовал, чтобы его почитали как бога, и впал в так называемое кесарево безумие. После двух заговоров сенатской оппозиции был убит участниками третьего заговора.

Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь (37 — 68) — римский император с 54 г. из династии Юлиев-Клавдиев. Жестокий, самовлюблённый, развратный правитель. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя разные слои римского общества. Первый гонитель христиан. Измена преторианской гвардии и осуждение сената вынудили Нерона покончить с собой.

Попросили почитать из того, что уже сложилось, что легло на бумагу. И потёк рассказ об изверге вне правил и вероятностей рассудка, о шести эпохах душегубства, когда царь, в очередной раз казнив своих сподвижников, набирал новых: «сокрушив любезное ему дотоле орудие мучительства, остался мучителем».

Всё казни, казни и казни... Мурашки пробегали по телу, когда читал Карамзин, излагая всякий раз подлинные свидетельства о том, как лютый царь, получив известие о гибели Малюты, своего жестокого приспешника, приказал изжарить живьём на кострах пленных, как однажды уничтожил даже слона только за то, что животное не опустилось перед ним на колени...

В голове Перовского как отчеканенные укладывались слова историографа о том, зачем он всё это описывает, зачем кошмарами отягощает ум будущего читателя.

— Жизнь тирана, — объяснял Карамзин, — есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели, — и слава времени, когда вооружённый истиною дееписатель может, в правлении самодержавном, выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления.

Сама тишина звенела в стенах, когда кончил чтение историограф.

Какими словами выразить удивление перед его талантом?

— Государь вас оценит, — вырвалось у Вяземского.

— Да-да, он вас поймёт! — произнёс Перовский.

Карамзин уже вертел в пальцах какой-то листок.

— Иные привязываются ко двору, а я — к типографиям. А и в типографиях — что проку? Вот, отписывают: бумаги нет, печатные станы не те... А я уже им восемьсот рублёв ссудил... Господи помилуй, как можно жить в этом мире? Нет, прав я, утверждая: поэт счастлив тем, что имеет две жизни. Если ему надоедает быть в мире реальном, сущем, он уходит в тот, что создаёт своим воображением, и живёт там согласно своему сердцу и вкусу...

Только так и можно стать настоящим писателем — подчинив свою суетную и отсюда никчёмную жизнь большой цели, подумал Перовский.

Обретёт ли он, подобно Карамзину, свою страну воображения, сможет ли в ней существовать наперекор всему мелочному, ненужному, мешающему человеку, до дна, до самых глубинных истоков отдать свою душу людям? Чтобы всё, что познал ты сам, чем обогатил своё сердце и ум, помогло им стать чище, лучше, добрее.

4

Сразу после Рождества определилась планида Алексея: службу военную сменил на гражданскую, звание штабс-ротмистра — на чин надворного советника.

Коротко — определён был чиновником особых поручений в департаменте духовных дел иностранных исповеданий.

От названия попахивает ладаном, но ведала сия канцелярия делами скорее гражданскими — опекала судьбы национальных меньшинств европейского происхождения, сиречь чужих, неправославных верований.

С незапамятных времён, а с царствования Петра Великого особенно, селились в России иноземцы семьями и колониями, присоединялись к государству с новыми землями целые народы. И следовало могучему отечеству эти народы опекать, дабы ощущать в них не недругов своих, а подкрепу.

Для сих целей в департамент стремились подбирать не просто знающих иностранные языки, но особливо тех, кто на собственном опыте, пребывая за кордоном на учёбе или на царской службе, отменно был знаком с особенностями иноземных нравов.

Перовскому и карты в руки — только что из центра Европы, из русской администрации в Саксонии!

И другая причина, что склонила к решению, — идти следовало под начало директора департамента Тургенева Александра Ивановича [18] .

18

...идти следовало под начало директора департамента Тургенева Александра Ивановича. — Тургенев Александр Иванович (1784 — 1845), старший брат Н. И. Тургенева (см. ниже), общественный деятель, археограф и литератор. Директором департамента духовных дел иностранных исповеданий был в 1810 — 1824 гг. С февраля 1819 г. камергер. Был видным членом «Арзамаса». После суда над декабристами и осуждения его брата Николая настроения А. И. Тургенева приобрели оппозиционный характер, и он проводил жизнь в непрерывных хлопотах за брата, годами жил за границей.