Оттенки (не)любви

Зоя устала от буквы закона, не успев проработать юристом и дня.

Хорошо, что никто из взрослых не довлел над ней с назидательной преемственностью. Покойная бабушка, как она сама выражалась, была из рабоче-крестьянской семьи. В юности мать предприняла попытку выучиться на медика, но бросила и почти всю жизнь проработала санитаркой, а в последние годы уборщицей в поликлинике.

Иногда Зое казалось, что под ее ногами нет не то что фундамента, но даже самих ног нет, словно она парит, оторванная от всего, чем дорожит условное общество. Общество – племя, жертвенно оберегающее семейные традиции, нанося на лица невидимые ритуальные символы, прислушиваясь к монеткам, позвякивающим у вытянутых линий глаз.

Взрослея, понимаешь, что именно они делают тебя неуязвимым.

Зоя видела в других признаки будущей статности, интуитивно понимала, что под хрупким стеблем, глубже, в вековой слой человеческой породы впивалась зубами их вера в собственное превосходство.

Возможно, именно поэтому Зоя не позволяла себе перечеркнуть память об отце. В ней еще жила надежда, что связь с предками не прервана, что ее корни, уходящие к центру бытия, еще не перебила ржавым буром незадачливая бригада шахтеров или вороватых нефтяников. Она жила, подсознательно ища опору – ядро, к которому сможет тянуться и от которого сможет питаться силой.

В девятнадцать Зоя сбежала к парню. Ее захлестнули чувства, какие имеют обыкновение быстро заканчиваться. Мысли затуманили мечты о домашнем уюте, о семье, которую они вот-вот начнут создавать. Она не сразу заметила, что ее половинка испытывает сложности с доверием, и только попав в ситуацию опасную для здоровья, Зоя увидела оборотную сторону «счастливого билета»: вымученную, задушенную в полиэтиленовом пакете с мутной водой любовь.

Влюбленность волшебна лишь в части наивности. Девушке казалось невозможным, что кто-то может сознательно причинять другому вред. Она же не причиняла!

Ей не хотелось верить, что все плохое имеет в основе простую логичную причину. Что зло – порождение благородного стремления к лучшему. Но благородного лишь в субъективном смысле.

Эта история на долгие месяцы выбила Зою из равновесия. Случались моменты, когда жизнь представлялась ей бесконечным коридором с ловушками. Шаг – и в тебя летит бревно. Еще шаг – ядовитые стрелы. Единственный вариант прекратить мучения – остановиться.

Сделать это только кажется просто. Попробуй, остановись.

Люба на время стала той мамой, которую Зоя не знала. Она кормила дочь с ложечки и укладывала спать, ласково разглаживая напряженные паутинки на лбу. Она интересовалась настроением, сочувствующе качала головой, а главное – оставляла личное при себе. Постепенно хандра сошла на нет, и Люба предложила отметить окончание черной полосы покупкой машины. У нее как раз скопилось немного на первоначальный взнос.

Права Зоя получила еще в институте, так что приобретение авто произошло пугающе быстро: автосалон, бумаги, ключи, дорога, ГИБДД, снова бумаги. Прикручивать номера обмороженными руками – та еще задачка. Первая заправка – куда что вставлять? Деревянные от напряжения конечности. Восторг.

Счастливая владелица подержанной «Киа-Рио» не могла уснуть, ежесекундно опасаясь, что за такую наглость непременно наступит страшная расплата. Расплата не наступила, но кредит ежемесячно обрастал процентными складками и, казалось, рано или поздно поглотит ее, автомобиль и, возможно, всю планету.

Хотя оно того стоило! За рулем Зоя испытывала злорадное наслаждение оттого, что теперь ее никто не может достать. В новой старой серебристой «корейке» минимальной комплектации она становилась неуязвима. Машина – крепость, преданная, неприхотливая, словно полоумный силач Ходор [5] , чьим именем Зоя и нарекла свой первый личный транспорт.

5

Персонаж телесериала «Игра престолов», HBO.

Девушка могла подолгу сидеть за рулем на парковке, предусмотрительно заблокировав двери, и разглядывать мир вокруг. Такой досуг дарил успокоение. За непроницаемым стеклом бурлила жизнь, прекрасная, непостижимая, не имеющая к ней никакого отношения.

Иногда, глядя на прохожих, Зоя чувствовала, что с ней что-то не так. Они не были красивее, умнее или богаче, но, казалось, умели жить как-то иначе. Умели. Жить.

Вот женщина, перебегая оживленную полосу, звонко болтает по телефону. У нее высокий хвост туго стянутых белесых волос и старомодные сапожки на тонком каблучке. Она вся бурлит. Негодование вплетается в движения костлявых пальцев. Голос вибрирует, подстрекаемый шутливыми нотками самодовольства.

А вот парень. Не обращая внимания на ливень, он сидит на корточках около подъезда и медленно втягивает желтоватый сигаретный дым. Видно, не алкаш, нормальный паренек. В его жизни происходит нечто важное, значимое только для него одного, и он не боится этого. Он проживает момент без суеты, без волнения.

Зоя смотрит на них и хочет быть ими. А что делать с собой? В собственной шкуре неуютно, словно в водолазке с тугим горлом, которая не позволяет выходить дальше очерченного пространства. Невидимые границы.

Ей казалось, что другие пользуются вещами с большим удовольствием, имеют больше права на них и, не в пример ей, делают это «правильно». Ее же вещи – будто временные, взятые напрокат, и оттого не требующие симпатии хозяйки.

Дежурные кроссовки, джинсы и толстовка были для Зои не просто приемлемыми, но даже спасительными, когда внутренний мир умолял ее оставаться незаметной для мира внешнего. Если в гардеробе появлялся наряд достойный восторженной реакции, то раз за разом он оставался в платяном заточении, так как носить его Зоя стеснялась. Каждый повод выйти на улицу казался недостойным, чтобы прибегать к такой экстренной мере.

Ее жизнь была недостойна красивых вещей.

Две ночи в отеле, две дома. Заселила – выселила. Крохотный цикл, понятный, бесхитростный. Мысль, что ее деятельность никак не повлияет на общественные процессы, приносила Зое облегчение. Кроме того, в «Изумруде» можно оставаться невидимым призраком, тенью, с которой нечего спросить. В благодарность совершался негласный бартер: быть удобной, услужливой, неконфликтной. Она старалась не думать, что быть такой – не выбор. Выбирая, делаешь осознанный шаг, а состояние бессознательной покорности сродни болезни.

6

Новая жизнь как новая книга. Сначала идет медленно, со скрипом. Неспешно пережевываются и с придыханием глотаются минуты прогорклой обиды, секунды стрекочущего счастья.

Захару было девятнадцать – он читал завязку своей книги.

Сперва мальчик с недоверием относился к автору истории: не знал, на что тот способен. Но чем дальше заходило повествование, тем отчетливее он понимал, что прервать ход мыслей творца невозможно. Его затягивало все глубже и глубже, на уровни и подуровни, в сноски и сноски на сноски.