Оттенки страсти

– Я согласна. И я вам верю.

Молодой человек протянул ей руки и помог перебраться через крохотную пропасть, разделяющую два дома. Через распахнутую балконную дверь они вошли в гостиную. В комнате было темно, и только над большой картиной горело бра. И это была единственная вещь, которую можно было разглядеть во всех подробностях. Портрет французской маркизы восемнадцатого века: напудренный парик, уложенный в сотни причудливых завитков, безукоризненный наряд, в котором все ленты и шнурки были завязаны по всем правилам, а кружева накрахмалены и топорщились во все стороны. Глаза молодой женщины искрились, и в них прыгали веселые чертики. Чувствовалось, что модель изо всех сил пытается сохранить серьезность, но это ей плохо удается: губы сами собой непроизвольно растягиваются в слегка лукавой улыбке, и видно, что она вот-вот разразится веселым заразительным смехом. Бесспорно, это был настоящий живописный шедевр, созданный неизвестным художником, ибо, глядя на улыбающуюся красавицу, зрителю тоже невольно хотелось рассмеяться.

Мона, двигаясь словно во сне, позволила своему спутнику свести себя по широкой парадной лестнице в просторный холл. Воистину, дом оказался полон чудес. Высокая жаровня-камин в углу, отделанная алебастром, была раскалена докрасна, уголья мерцали и отсвечивали пурпурными всполохами, освещая две массивные двери из стекла и металла. Прямо перед камином нежился в тепле устрашающего вида волкодав. Шерсть его блестела и переливалась, пес настороженно следил за каждым их шагом, готовый в любую минуту прыгнуть и преградить дорогу нежеланным гостям.

Молодой человек открыл платяной шкаф, извлек оттуда меховой палантин из шелковистых соболей и закутал в него Мону. Потом широко распахнул парадную дверь, они вышли на улицу и сели в автомобиль. Издалека доносились обрывки веселой ритмичной музыки, слышался шум голосов, смех. Но вокруг них царила тишина. Особая тишина, полная самых необыкновенных и волшебных сказок.

Машина стремительно летела по безлюдным улицам. Мимо проносились дома с зашторенными окнами, спящие привратники, пустынные рыночные площади. Вскоре они миновали предместье, и автомобиль, сделав резкий поворот, свернул на боковую дорогу в сторону Уимблдона. Деревья и кустарники, окаймлявшие дорогу с двух сторон, загораживали видимость и мешали рассмотреть окрестности. Но вот машина въехала на старинный каменный мост, и Мона увидела перед собой бескрайние пастбища. Далеко, у самого горизонта, чернела небольшая рощица. Машина, уверенно петляя по проселочной дороге, поднималась все выше и выше в гору, пока, наконец, не встала на самой вершине холма среди высоких белоствольных берез, отливающих в темноте матовым серебром. Вокруг было тихо-тихо, дорога, по которой они только что ехали, уже утонула в густых клубах сероватого тумана. Его тяжелые клочья неслышно скользили между стволами деревьев, обволакивая все вокруг себя, подобно сну, из которого хочешь вырваться и не можешь, снова и снова проваливаясь в бездну сказочных видений. Казалось, они доехали до самого края вселенной, и там, за этой рощей, уже ничего нет. Пустота. Все забыть и ничего не помнить.

Какое-то время Мона сидела молча, не в силах вымолвить ни слова. Ее спутник взял ее за руку и негромко продекламировал:

Час, когда ярче сны и холоднее ветер,

О ночи мрак и пиршество рассвета…

Постепенно небо стало светлеть и наливаться всеми оттенками розового. Стали различимы все, даже самые крохотные, веточки на деревьях, которые, казалось, были не настоящими, а будто вырезанными рукой какого-то искусного мастера. На горизонте пурпурно-алые всполохи сменялись спокойным янтарным сиянием, а потом снова аметистовые и сапфировые брызги разукрашивали небо от края до края. И вот показался солнечный диск. Самые первые лучи, играя и переливаясь, пробежались по кронам деревьев, скользнули по стволам берез, и мгновенно все вокруг ожило, зашевелилось, наполнилось нестройным щебетом проснувшихся птиц.

Из груди Моны вырвался невольный вздох. Она повернулась к своему спутнику и впервые увидела его уже при свете наступившего дня. Темные волосы зачесаны вверх и открывают высокий лоб. Темно-карие глаза смотрят на нее с легкой, но не обидной насмешкой. Красиво очерченный рот, но губы плотно сжаты, сильная челюсть. Нижняя часть лица явно компенсирует некоторую беспечность всего облика. Общее впечатление какой-то развязности, впрочем, ничего отталкивающего. Молодой человек иронично улыбался под ее пристальным взглядом.

– Твой верный раб, Ундина! Царица, победившая ночь!

Неловкость первого мгновения прошла, и Мона весело рассмеялась этой напыщенной шутке.

– Скажем так: твой верный соучастник преступления.

– А сейчас, моя богиня, нам надо возвращаться назад в Лондон. Пора опускаться с небес на грешную землю в царство сплошного материализма и будничных дел.

Молодой человек нажал на акселератор, и машина лихо сорвалась с места. Вскоре они выехали на шоссе. Свежий утренний ветерок приятно бодрил и отгонял сонливость. Новый день начался.

Лондон встретил их первыми утренними хлопотами. Город просыпался, стряхивал с себя ночные сновидения, чистился и приводил себя в порядок.

Подъехав к особняку леди Дэшли, они услышали, что там все еще громыхает оркестр. Усталые музыканты из последних сил пытались потрафить нескольким неуемным парам, все еще продолжающим танцевать, и это после танцевального марафона, длившегося ночь напролет. Мона решила, что не стоит привлекать к себе излишнего внимания, а потому вернулась в дом не через парадный вход, а прежним путем. И снова ее провели через анфиладу комнат в этом диковинном особняке, правда на сей раз она успела разглядеть старинную резную мебель и не менее старинные гобелены, висевшие по стенам. А вот и юная маркиза с ее веселой улыбкой. Мона невольно замедлила шаг перед уже знакомым портретом.

– Наверное, ей бы тоже понравилось наше ночное приключение, – сказала она, обращаясь к молодому человеку.

– О, да! Эта женщина просто обожала приключения. Пожалуй, это был ее единственный недостаток: страсть к приключениям. Ее молодость прошла при дворе. Знаете, французский двор обожал не только шик. Озорство и веселые проказы там тоже были в чести. Правда, многим проказникам сполна доставалось от своего короля. Но они стоически сносили королевскую немилость. Маркиза, кстати, приняла мученическую смерть во время революции, спасая своего любовника. Но на гильотину она поднялась с гордо поднятой головой и небрежной улыбкой на устах. Впрочем, должен сказать вам, моя дорогая Ундина, маркиза всегда была исключительно земной женщиной. В ее жилах текла вовсе не голубая, а самая что ни на есть алая кровь, не имеющая ничего общего с холодным эликсиром бессмертия, который, как известно, струится в телах фей.

Молодой человек бросил на Мону внимательный взгляд. Потом, не говоря ни слова, легким движением привлек девушку к себе и снова какое-то время молча рассматривал ее прекрасное взволнованное лицо. Мона опустила глаза, и на щеки упала густая тень от ресниц. Он склонился и нежно поцеловал ее в губы. Ей показалось, что время остановилось. Какое волшебное, какое неземное ощущение подарил ей этот поцелуй. Но уже в следующее мгновение молодой человек разжал кольцо своих рук, подвел Мону к балкону и все так же молча помог перебраться на балкон соседнего дома. Лишь на короткое мгновенье он задержал ее руку в своей, чтобы запечатлеть прощальный поцелуй.

– Оревуар, моя Ундина! Сегодня боги были необыкновенно щедры ко мне!

Она обернулась, чтобы ответить, но на балконе уже никого не было. Он ушел. Исчез так же неожиданно и стремительно, как и возник перед нею ночью. Девушка вздохнула и уныло поплелась в бальный зал. Он был уже почти пуст.

Глава 4

Солнце пробивалось сквозь плотно задернутые шелковые шторы, и все в комнате утопало в золотом мареве. Крохотные часики, расписанные эмалью, мерно тикали на прикроватном столике, нарушая тишину спальни. Но вот прямо под окном, на проезжей части улицы, громко просигналило такси, и этот резкий звук, ударившись о горячий асфальт, полетел вверх, будоража тех, кто еще нежился в кровати. Мона слегка вздохнула во сне, перевернулась на спину и проснулась. Некоторое время она просто лежала, бездумно разглядывая комнату и приходя в себя после крепкого сна, а потом, бросив взгляд на часики, позвонила в колокольчик. В ожидании завтрака она опять начала перебирать события минувшей ночи.

Обычно по утрам людям свойственно трезвомыслие. Вот и Мона с некоторым удивлением и даже с изумлением вспоминала свои взбалмошные похождения. То, что ночью представлялось ей лишь невинной забавой и веселым приключением, сейчас, при свете дня, выглядело глупейшей выходкой, если не сказать больше. Вот уж действительно, завтрак придуман не для романтиков. Романтизм, точно нежный цветок, сразу увядает, соприкоснувшись с прозой бытия.

Да и о какой романтике можно толковать, разглядывая тарелку с овсянкой или запихивая в рот яичницу с беконом? Как известно, на сытый желудок о высокой поэзии не потолкуешь. Какое счастье, что вчера ее никто не видел!