Оттепель. Инеем души твоей коснусь

— Идите вы к черту! — просипела мама. — Всю кровь мою выпили! И ты, и твой папочка!

Тогда Ася вырвалась и как была, без куртки, в одном летнем платье, вылетела из комнаты. Инга ничком упала на диван. Через несколько минут ей стало холодно: она заметила, что окно открыто, но сил вставать не было. Она протянула руку, нащупала на стуле свой белый вязаный платок, завернулась в него и провалилась в сон. Она не представляла себе, сколько прошло времени. Когда она проснулась, на дворе стояла глубокая ночь, вся исполосованная то очень сильным, то слегка затихающим дождем. Инга встала, закурила и заглянула в комнату дочери. Аси там не было. На аккуратно застеленной клетчатым пледом раскладушке белел раскрытый учебник геометрии. Она вышла на кухню, заглянула в ванную. Аси не было. Тогда она начала стучаться к соседкам, и через несколько минут Катя с Матрешей выскочили, обе в длинных ночных рубашках, заспанные, со всклокоченными остатками редких волос.

— Да не заходила она! — заговорили они хором. — Мы слышали: дверь у вас хлопнула. Думали, Витька.

От страха у Инги застучали зубы. Трясущимися руками она набрала Хрусталева. В трубке раздались длинные гудки, он долго не подходил. Инга чувствовала, как голова наливается горячей густой кровью и перед глазами все время вспыхивают лиловые искры, похожие на светлячков.

— Але? — недовольным и немного пьяным голосом спросил Хрусталев.

— Она у тебя?

— Кто она?

— Ася! Ася-я-я-я!

— Нет! — испуганно крикнул Хрусталев. — Почему она должна быть у меня? Три часа ночи!

— Она ушла. Не знаю, куда и когда.

— Вызывай милицию! — заорал он. — Я сейчас приеду.

В милиции к ее словам отнеслись спокойно.

— Вы не паникуйте, женщина, — сказали ей дружелюбно. — Она ведь у вас подросток? А подростки эти сплошь и рядом из дому убегают. Не успеваем ловить. Денек подождите, проголодается и сама вернется.

— Я требую, чтобы вы немедленно приняли меры. Чтобы вы начали поиски моей дочери Анны Хрусталевой сию же минуту! — Инга не выдержала, опять разрыдалась и бросила трубку.

По-прежнему кутаясь в белый платок, она вышла во двор. Мокрые пряди распущенных волос облепили ее лицо, грудь и плечи. Дождь припустил сильнее, почти ничего не было видно за его сплошной пеленой.

— Господи! — шептала она. — Прости меня! Это я одна во всем виновата! Я не обращала на нее никакого внимания, я думала только о себе! Сделай так, чтобы она вернулась, Господи! Только бы с ней ничего не случилось!

Во двор въехала милицейская машина, и Инга, проваливаясь в пузырящиеся лужи, бросилась к ней.

— Она не могла далеко уйти! — забормотала она. — Тут некуда идти, школа закрыта…

— Приметы нам дайте, — хмуро сказал один из милиционеров. — Рост, в чем одета.

Инга начала описывать Асю, но никак не могла вспомнить, в чем та выскочила из дому.

— Ну, ладно, неважно! — не выдержал милиционер. — На лице есть какие-то особые отметины?

— Отметины? — переспросила Инга. — Какие отметины? Она такая хорошенькая!

Милиционер переглянулся с напарником.

— А почему ваша «хорошенькая» на ночь глядя из дому убежала? Обидели, что ли?

— Обидели, да. Я обидела!

— Ну вот. А теперь убиваетесь!

Через несколько минут на дикой скорости во двор влетел красный «Москвич». Из него, растерзанный, в куртке на старую майку, в которой он, наверное, спал, вышел Хрусталев и по лицу жены понял, что Аська не нашлась.

— Витенька, Витенька! — забормотала Инга, вцепившись ему в рукав. — Что же делать? Как страшно-то, Витенька…

Хрусталев, не говоря ни слова, зажег карманный фонарик и побежал куда-то за гаражи. Его высокое и худое тело еще мелькнуло пару раз на фоне огромной свалки и сразу исчезло.

— А там ведь пустырь. Ни кола ни двора, — удивились милиционеры. — Куда он так ринулся? Вы, мамаша, идите домой, а мы объедем пока что соседние улицы, во дворы заглянем. Может, отыщем.

Скользя по мокрым, отлакированным дождем листьям и оступаясь, Хрусталев спустился в овраг, увидел небольшой холм, заваленный сосновыми ветками, раздвинул их и спрыгнул вниз. Его дочка, сжавшись от холода, лежала на земле. Рядом с ней стояла кружка с водой и лежал кусок сухого хлеба. Она увидела его, но не поднялась навстречу, а только изо всех сил обхватила себя обеими руками, словно обняла, и так сильно, как должен был обнять ее кто-то из них: отец или мать. Он погасил фонарик, опустился рядом с ней на корточки, нащупал ее лицо. Лицо было мокрым от слез.

— Аська, — пробормотал он. — Ты что вытворяешь?

Она громко всхлипнула в темноте.

— Доченька, — пробормотал Хрусталев. — Моя доченька.

Она бросилась к нему на шею, уткнулась в него, и Хрусталев почувствовал, что еще немного, и он разревется.

— Прости ты нас, ладно? — прошептал он в ее волосы, запах которых был тем же самым, что и в детстве, и по-прежнему напоминал аромат свежескошенной травы.

Инга сидела на лавочке у подъезда, кутаясь в совершенно мокрый от дождя платок. Увидев их, она встала и медленно, неуверенно, словно каждый шаг причинял ей физическую боль, пошла навстречу.

— Я боялась, что никогда тебя не увижу, — хрипло сказала она и погладила дочь по голове. — Уже пять часов.

Начинало светать, но дождь не переставал, и в холодном сумраке Хрусталев заметил, что лица и Инги, и Аси были очень бледными, а темные, распухшие от слез глаза и той, и другой смотрели на него как-то особенно безнадежно и вопросительно.

— Идите домой и ложитесь. Аська, ты сегодня школу пропусти. Я позвоню, скажу, что у тебя ангина. — Он замялся. — Ладно! Я утром пойду к Цанину! Пойду, извинюсь. Ничего другого не остается!

Глава 22

Надя Кривицкая считала, что с дачи нужно было уже давно перебраться в город. Поселок опустел, по ночам в лесу кричала сова, и тетя Паша, молочница, у которой они покупали молоко, ходила свои пять километров туда и пять обратно с тяжелым бидоном и привязанной к нему позвякивающей кружкой не в тапках, как летом, а в огромных мужских резиновых сапогах, потому что грязь на дороге от деревни до дач была непролазная.

— Но ты же хотела сначала ремонт сделать в квартире! — напоминал раздраженный Кривицкий, злясь на жену, которая упорно не желала понимать, что фильм зарубили и все они повисли на волоске. — Тебе что, здесь плохо?

— Не плохо, а скучно. — Надя показывала ямочки на щеках и кротко улыбалась. — И Машеньке скучно.

Кривицкий выкатывал глаза:

— Четыре месяца, и ей уже скучно?

— Ты, Феденька, детей не понимаешь. Дети очень социальны, они с младенчества нуждаются в обществе.

Решили переезжать. Начали укладываться. Их планы нарушил звонок Пронина.

— Надюша, — странным, не своим голосом сказал в телефонную трубку директор «Мосфильма». — Федор там далеко? Давай его, Надя, скорее.