Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года
Шрифт:
Александр Фадеев (продолжительные аплодисменты, все встают):
Конечно, не так уж сильны в нашей литературе буржуазные националисты, космополиты, сторонники «искусства для искусства», но их идеология отражает враждебную нам идеологию империализма. <…> Необходимо, чтобы все мы помнили, что борьба с проявлениями национализма и космополитизма, с обывательщиной, безыдейностью, упадочничеством, которую мы вели на протяжении ряда лет, была справедливой борьбой, и если бы мы не проводили ее со всей решительностью, наши идейные противники могли бы принести большой вред развитию советской литературы (там же, 507).
Вместе с тем, как замечает А. Фадеев,
известно, например, что перегибы в критике действительно серьезных ошибок писателя Гроссмана в его романе «За правое дело» были в первую очередь допущены нашей печатью. <…> я до сих пор жалею, что проявил слабость, когда в своей статье о романе, поддержав не только то, что было справедливым в критике в адрес этого романа, а и назвал роман идеологически вредным. В известной мере я исправил эту свою ошибку тем, что вместе с Военным издательством оказывал помощь Гроссману в его работе над романом и довел дело до конца, т. е. до выхода романа в свет, когда ошибки его в основном и главном были исправлены (Там же.
Доклад «О новом Уставе Союза писателей» прочел Леонид Леонов.
24 декабря. Десятый день съезда писателей.
25 декабря. На закрытом заседании II съезда писателей приняты резолюции по докладам Алексея Суркова и Николая Тихонова и содокладам, обсужден новый Устав Союза писателей, проведены путем тайного голосования выборы нового состава правления и ревизионной комиссии.
26 декабря. Заключительное заседание съезда писателей.
Комментарий Александра Твардовского (27 декабря 1954 года):
Две недели съезда, который сам себя съел, т. е. изжил, обнаружил свою никчемную громоздкость, которая стала очевидной даже для тех, кто, может быть, ждал от него чего-нибудь. <…>
И вместе со всем тем, что изнуряло душу все эти дни, что обрыдло, как гнусный голос Суркова, – освобождение. Ничего этого не страшно, ничего и не нужно, раз нельзя переиначить. Остается делать дело, искать радость в нем только, не тешиться иллюзиями (А. Твардовский. Дневник. С. 164).
Нужен ли съезд? – задавался вопросом и Давид Самойлов. – Об этом спрашивают себя и друг друга. Ждали каких-то новых слов, новых принципиальных решений. Их не было. Другие ожидали официального парада. Этого тоже не вышло. Разыгралась кое-какая драчка, размежевались какие-то группы, наметились какие-то мнения.
Никого сильно не били, не уничтожали. И это благо. Тон царил если не благородный, то сдержанный. Даже Софронов (каков!) и тот требовал дружеской критики. Но свежее, мощное слово не прозвучало. Кто мог произнести его? Фадеев? Слишком много грязных дел так или иначе связаны с ним. Есть мнение, что без него было бы хуже. Может быть. Но на роль героя он не годится. Симонов? И он потерял право на свежее слово. А ведь сколько времени держался в рамках порядочности. Не выдержал, испугался, кишка тонка оказалась. Либерал – он всегда либерал. Он делает добро, покуда это ему ничем не грозит, фрондирует до первого окрика. Федин? Он не борец, тихий интеллигент. Не ему формулировать политические идеи, не ему вести за собой. Эренбург? За него многие из читателей. Но смог бы он говорить от имени литературы, когда такие люди, как Шолохов, говорят о нем с пренебрежением и враждой. Леонов?..
Один Шолохов обладает достаточным авторитетом, силой гения, бесспорностью содеянного. Но великий писатель не сумел быть великим человеком. <…> Кто еще из великих русских писателей вел бы себя так мелко и недостойно?
Итак, простое, откровенное и смелое слово не было сказано. Значит ли это, что съезд не удался, вовсе не сыграл положительной роли? Нет. <…>
На съезде ясно выявилось, пусть не сформулированное словами, но ощутимое всеми, неблагополучие в нашей литературе, а значит, и во всей идеологии. На съезде стало ясно, что группе мракобесов, реставраторов, выразителей вонючих идей противостоит сильный отряд честных, порядочных людей, не совсем растративших свой идеологический багаж. Фактически эти люди и победили. Эта победа не закрепилась в организационных формах, но она была достаточно явной. Они могли стать хозяевами положения, если бы не таинственная поддержка, которую получала «извне» «казачья группа». У власти в Союзе писателей оказалась группа промежуточная, «либералы», которые в душе скорее недолюбливают «казаков», чем сочувствуют им. На данном этапе и это хорошо (Д. Самойлов. Памятные записки. С. 590–591).
28 декабря. На пленуме правления СП СССР в состав президиума избраны И. Абашидзе, В. Ажаев, С. Антонов, М. Ауэзов, Н. Бажан, П. Бровка, А. Венцлова, С. Вургун, Ф. Гладков, О. Гончар, В. Ермилов, Н. Зарьян, А. Караваева, В. Катаев, А. Каххар, А. Корнейчук, Б. Лавренев, В. Лацис, Л. Леонов, С. Маршак, Г. Марков, В. Панова, Н. Погодин, А. Прокофьев, Б. Полевой, Д. Поликарпов, Б. Рюриков, К. Симонов, В. Смирнов, Ю. Смуул, Л. Соболев, А. Сурков, А. Твардовский, М. Турсун-заде, Н. Тихонов, П. Тычина, А. Фадеев, К. Федин, Н. Чуковский, М. Шолохов, С. Щипачев, И. Эренбург.
В секретариат избраны В. Ажаев, Н. Бажан, Л. Леонов, Б. Полевой, Д. Поликарпов, К. Симонов, В. Смирнов, А. Сурков, Н. Тихонов, А. Фадеев 81 , К. Федин.
На своем заседании секретариат избрал первым секретарем правления СП СССР А. Суркова 82 . Из дневника Сергея Дмитриева:
Деятельность Хрущева развертывается все шире; чаще и чаще имя его встречается в печати, по радио и т. д. Сына же Робеспьера 83 не слышно, не видно.
Краткие итоги 1954 года. Год умеренных, бледных надежд (примерно до конца июля) и крупных разочарований (вторая половина, особенно конец года). <…> В делах внутренних «оттепель» давно сменилась новым надвижением ледника (Отечественная история. 1999. № 6. С. 132).
81
«Перед съездом и во время съезда писателей, – вспоминает Александр Фадеев в письме Владимиру Ермилову от 4 мая 1956 года, – нас несколько раз вызывали с партийными членами секретариата, которые перед лицом тт. Суслова и Поспелова всячески дискредитировали и осуждали меня – при поддержке со стороны секретарей ЦК.
Меня старался защищать – не в смысле позиции моей, а лично, так сказать, – один лишь Поликарпов. На этих встречах сказали, что никаких председателей не будет, что первым секретарем будет Сурков, который, по словам т. Суслова, „зря скромничает“ и „недооценивает“ свои силы. Меня фактически не поняли, изнасиловали в смысле вхождения в новое руководство и связали дисциплиной» (А. Фадеев. Письма и документы. С. 213–214).
82
«Единственное, что приятно: не будет во главе пропитого Горького с малой буквы – Фадеева, – комментирует Александр Довженко. – Второе – возвращается в правление Поликарпов, человек честный, умный и морально чистый» (А. Довженко.
С. 725).83
Имеется в виду Георгий Максимилианович Маленков. Робеспьера звали Максимилиан.
30 декабря. В Центральном Детском театре премьера спектакля «В добрый час!» по пьесе Виктора Розова. Режиссер-постановщик Анатолий Эфрос.
Прекрасная пьеса, образы сложные, интересные, – записывает в дневник Василий В. Катанян. – Очень хорошо играют Л. Чернышева и О. Ефремов (В. Катанян. Лоскутное одеяло. С. 124).
А когда Ефремов сыграл в спектакле «В добрый час!» у Анатолия Эфроса, это стало для нас, студентов, событием выдающимся, – рассказывает Михаил Козаков. – Трудно переоценить значение этого спектакля в театральной жизни Москвы тех лет, особенно если вспомнить, что он положил начало дальнейшему развитию Эфроса и Ефремова, двух людей, которые на многие годы определили направление современного театра. Уже тогда эфросовская режиссура, актерские работы были, без сомнения, новым словом, а Розов казался чуть ли не новым Чеховым. Именно так.
Мы беседовали с Игорем Квашой о театре, который замышлял Ефремов на основе курса, где учились Игорь и Галя Волчек.
– Нужен новый МХАТ, – сказал Игорь.
– Это так, – согласился я. – Но кто Чехов?
– Розов, – ответил Кваша (М. Козаков. С. 116).
31 декабря. В Кремле, только что открытом для посещений, состоялись Новогодняя елка и первый молодежный бал.
Радиостанция «Голос Америки» начинает передавать шесть раз в неделю «Джазовый час» (по 45 минут).
Эту передачу Уиллис Коновер со «своим незабываемым роскошным низким баритоном» 84 вел в течение 40 лет, почти до самой своей смерти.
Журналы в декабре
В «Коммунисте» (№ 18) статья С. Титаренко «Верный ученик и великий продолжатель дела Ленина (к 75-летию со дня рождения И. В. Сталина)».
84
Л. Сергеева. С. 49.
Михаил Яншин ставит «Дни Турбиных» в Театре имени К. С. Станиславского. В роли Лариосика Евгений Леонов.
При Московском горкоме художников книги, графики и плаката создается студия повышения квалификации под руководством Элия Белютина, которая впоследствии получит официальный статус под названием «Новая реальность».
22-летний студент Литературного института Роберт Рождественский принят в Союз писателей. Членом Союза стал также Владимир Тендряков.
В квартире выпускницы Московского института иностранных языков, стюардессы и поэтессы Галины Андреевой начинает формироваться круг поэтов, именуемый, – по словам Валентина Хромова, —
«Мансардой», «Монмартрской мансардой», «Мансардой окнами на запад» (это название, со слов Андреевой, – строка из бывавшего здесь Петра Орешкина, автора книги «Вавилонский феномен»). Другие имена нашей компании: «Круг поклонников Галины Андреевой», «Цех Красовицкого», «Группа Черткова». Последнее самое распространенное прозвание, скорее всего, родилось в ГБ, но никакого отторжения у нас не вызывало.
Леня <Чертков> был заводилой и генератором творческого собратства, бурлящим родником невероятных по нынешним временам идей 85 (Зеркало. 2016. № 47).
85
«Леня Чертков был главным заводилой и стержнем этой поэтической компании, – подтверждает Людмила Сергеева. – Он учился в Библиотечном институте, но больше всего времени проводил в Ленинке, в ее спецхране, в архивах, в походах по букинистам. Борис Слуцкий называл Черткова „архивным юношей“. Леня вместе с Андреем Сергеевым почти ежедневно обходили центральные букинистические магазины – выискивали там дореволюционные поэтические сокровища. Андрей Сергеев вспоминал о Черткове: „Благодаря ему мансарда оперировала такими редкостями, как Нарбут, Ходасевич, Вагинов, Оцуп, Нельдихен, Леонид Лавров, Заболоцкий, протообэриут Аким Нахимов, ботаник Х (Чертков быстро раскрыл псевдоним: Чаянов“)» (Л. Сергеева. С. 52).
Помимо Хромова и Черткова, в этот круг входили Станислав Красовицкий, Никита Кривошеин, Андрей Сергеев, Николай Шатров. «В компании, – продолжает В. Хромов, – начинала творческую активность и Наталия Горбаневская <…>».
И еще одна цитата из мемуаров В. Хромова:
К середине 50-х группа разрослась до 20–30 свободных поэтов и независимых интеллектуалов. Нигде не было такого собрания знатоков допушкинской поэзии, библиофилов и полиглотов. Костяк составили инязовцы. Ограничить сей неформальный круг сложно. Разве всех назовешь? Некоторые были лишь шапочно знакомы. Кроме поэтов, постоянными посетителями «Мансарды» были оригинальные личности, такие как человек с феноменальной музыкальной памятью и безудержный каламбурист Вадим Крюков, как Генрих Штейнберг, будущий академик и директор Института вулканологии. В 1961 году он стал первым человеком, спустившимся в кратер действующего вулкана (Авачинский на Камчатке). Украшали «верьхи парнасски» (Ломоносов) две замечательные Галки – Галина Васильевна Чиркина, ставшая известным ученым-логопедом, и Галина Владимировна Грудзинская, переводившая Зигмунда Фрейда и Германа Гессе. С алгебраистом Колей Вильямсом любили поговорить о водке и математике, не догадываясь о скрытой в нем склонности к стихам и прозе. <…>
Из художников своими здесь были Игорь Куклес, Александр Харитонов, Дмитрий Плавинский. Какой авангардист не появлялся в нашей «беседке муз»? <…>
В разные времена к Андреевой захаживали почти все неофициальные, неподцензурные авторы. Из лианозовцев чаще других бывал Генрих Сапгир, из ленинградцев – Иосиф Бродский, особенно перед своим отбытием за бугор, из зэков-литераторов Юрий Домбровский. Околачивался вокруг и около Серега Чудаков – как бы достать новые стихи Красовицкого. Бдительно «охранял» «Мансарду» Дима Авалиани – появлялся не только у Андреевой, но и у Стася на 47-м километре, у Заны Плавинской, в «салоне» Корсунского, на всех вечерах с моим участием.
При всем при том к Андреевой никого не приглашали. Кто пришел – тот пришел. Здесь никогда не было ни громких знаменитостей, ни потенциальных издателей, ни либеральных критиков, ни иностранцев. Зачем они, если в славе никто не нуждался? А защищали себя, как могли, сами. Только сами! (Там же).