Отважное сердце

– Ндравится, - отвечает Гринька и весело смотрит на князя.

Тут Невский решительно не знает, как ему продолжать дальнейший разговор: он что-то смущён. Кашлянул, слегка нахмурился и продолжал так:

– Пойми, млад месяц... Вот я покидаю Владимир: надо к новгородцам моим ехать опять. Думал о тебе: кто ты у меня? Не то мечник, не то свечник!
– пошутил он.
– Надо тебя на доброе дело поставить, и чтоб ты от него весь век свой сыт-питанен был! Так-то я думаю... А?

Гринька молчит.

Тогда Невский говорит уже более определённо и решительно:

– Вот что, Григорий: ты на коне ездить любишь?

Тот радостно кивает головой.

– Я так и думал. Радуйся: скоро поездишь вволю. На новую службу тебя ставлю.

У мальчика колесом грудь. "Вот оно, счастье-то, пришло!
– думает он.
– Везде с Невским самим буду ездить!.." И в воображении своём Гринька уже сжимает рукоять меча и кроит от плеча до седла врагов русской земли, летя на коне на выручку Невскому. "Спасибо тебе, Настасьин!
– могучим голосом скажет ему тут же, на поле битвы, Александр Ярославич.
– Когда бы не ты, млад месяц, одолели бы меня нынче поганые..."

Так мечтается мальчугану.

Но вот слышится настоящий голос Ярославича:

– Я уж поговорил о тебе с князем Андреем. Он берёт тебя к себе. Будешь служить по сокольничьему пути: целыми днями будешь на коне! Ну, служи князю своему верно, рачительно, как мне начинал служить...

Голос Невского дрогнул. Он и не думал, что ему так жаль будет расставаться с этим белобрысым мальчонкой.

Белизна пошла по лицу Гриньки. Он заплакал...

Больше всего на свете Невский боялся слёз - ребячьих и женских. Он растерялся.

– Вот те на!
– вырвалось у него.
– Настасьин?.. Ты чего же, не рад?

Мальчик, разбрызгивая слёзы, резко мотает головой.

– Да ведь и свой конь у тебя будет. Толково будешь служить, то князь Андрей Ярославич сокольничим тебя сделает!

Гринька приоткрывает один глаз - исподтишка вглядывается в лицо Невского.

– Я с тобой хочу!..
– протяжно гудит он сквозь слёзы и на всякий случай приготовляется зареветь.

Невский отмахивается от него:

– Да куда ж я тебя возьму с собою? В Новгород путь дальний, тяжкий. А ты мал ещё. Да и как тебя от матери увозить?

Увещания не действуют на Гриньку.

– Большой я, - упорно и насупясь возражает Настасьин.
– А мать умерла в голодный год. Я у дяди жил. А он меня опять к Чернобаю отдаст. А нет так в куски пошлёт!

– Это где ж - Куски? Деревня, что ли?
– спрашивает Александр.

Даже сквозь слёзы Гринька смеётся такому неведению князя.

– Да нет, пошлёт куски собирать - милостыню просить, - объясняет он.

– Вот что!
– говорит Невский.
– Но ведь я же тебя ко князю Андрею...

– Убегу я!
– решительно заявляет Гринька.
– Не хочу я ко князю Андрею.

– Ну, это даже невежливо, - пытается ещё раз убедить упрямца Александр.
– Ведь князь Андрей Ярославич - родной брат мне!

– Мало что! А я от тебя никуда не пойду!
– уже решительно, по-видимому заметив, что сопротивление князя слабеет, говорит Настасьин.

– Только смотри, Григорий, - с притворной строгостью предупреждает Невский, - у меня в Новгороде люто! Не то что здесь у вас, во Владимире. Чуть что сгрубишь на улице какому-нибудь новгородцу, он сейчас тебя в мешок с камнями - и прямо в Волхов, река у нас там такая.

– А и пущай!

– выкрикнул с какой-то даже отчаянностью в голосе Гринька.
– А зато там, в Новгороде, воли татарам не дают! Не то что здесь!

И, сказав это, Гринька Настасьин опустил длинные ресницы, и голосишко у него перехватило.

Невский вздрогнул. Выпрямился. Брови его сошлись. Он бросил испытующий взгляд на мальчика, встал и большими шагами прошёлся по комнате.

Когда же в душе его отбушевала потаённая, подавленная гроза, поднятая бесхитростными словами деревенского мальчика, Александр Ярославич остановился возле Настасьина и, слегка касаясь левой рукой его покрасневшего уха, ворчливо-отцовски сказал:

– Вот ты каков, Настасьин! Своим умом дошёл?

– А чего тут доходить, когда сам видел! Татарин здесь не то что в избу, а и ко князю в хоромы влез, и ему никто ничего!

Князь попытался свести всё к шутке:

– Ну, а ты чего ж смотрел, телохранитель?

Мальчик принял этот шутливый попрёк за правду. Глаза его сверкнули.

– А что бы я посмел, когда ты сам этого татарина к себе в застолье позвал!
– запальчиво воскликнул Гринька.
– А пусть бы только он сам к тебе сунулся, я бы так его пластанул!

И, вскинув голову, словно молодой петушок, изготовившийся к драке, Гринька Настасьин стиснул рукоять воображаемой секиры.

"А пожалуй, и впрямь добрый воин станет, как подрастёт", - подумалось в этот миг Александру.

– Ну что ж, - молвил он с гордой благосклонностью, - молодец! Когда бы весь народ так судил...

– А народ весь так и судит!

– Ого!
– изумился Александр Ярославич.
– А как же это он судит, народ?

– Не смею я сказать... ругают тебя в народе...
– Гринька отвёл глаза в сторону и покраснел.

Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза:

– Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит - говори!.. Какой же это народ?

– А всякий народ, - отвечал, осмелев, Настасьин.
– И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: "Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, говорят, один только из князей путный и есть - князь Невский, Александр Ярославич. Он и шведов на Неве разбил, и немцев на озере, а вот с татарами чачкается, кумыс пьёт с ними, дань в татары возит!.."

Невский не смог сдержать глухого, подавленного стона. Стон этот был похож на отдалённый рёв льва, который рванулся из-под рухнувшей на него тяжёлой глыбы. Что из того, что обрушилась эта глыба от лёгкого касания ласточкина крыла! Что из того, что в слове отрока, в слове почти ребёнка, прозвучало сейчас это страшное и оскорбительное суждение народа!

Александр, тихо ступая по ковру, подошёл к Настасьину и остановился.

– Вот что, Григорий, - сурово произнёс он, - довольно про то! И никогда - слышишь ты!
– никогда не смей заговаривать со мной про такое!.. Нашествие Батыево!
– вырвался у Невского горестный возглас.
– Да разве тебе понять, что творилось тогда на русской земле?! Одни ли татары вторглись? То была вся Азия на коне!.. Да что я с тобой говорю об этом! Мал ты ещё, но только одно велю тебе помнить: немало твой князь утёр кровавого поту за землю русскую!