Ответ знает только ветер

Открыла горничная, которую я в тот раз не видел.

— Эти господа… — начал слуга, по Лакросс просто отодвинул его в сторону. — Где мадам? В своей комнате? — Он бегом направился к двери в спальню и уже почти достиг ее, как она вдруг открылась. Словно страшный призрак из сна наяву на ее пороге стояла Бриллиантовая Хильда. Она накинула на плечи розовый вышитый халат. Парик на этот раз немного съехал на лоб, лицо было белым и гладким. Но вместо изумрудов на ней было старинное алмазное ожерелье, перстень с огромным бриллиантом в центре и еще одно кольцо — с большой жемчужиной и двумя еще более крупными бриллиантами. За ушами была видна пожелтевшая и сморщенная, похожая на пергамент кожа, — так бывает, когда при косметической подтяжке кожи лица все лишнее оттягивают за уши и зашивают. Розовый халат хорошо вязался по цвету с покрасневшими от бешенства глазами Хильды, которыми она нас разглядывала.

— Как я должна понимать это? Эту наглость, переходящую все мыслимые границы? Инспектор Лакросс, вы будете уволены сегодня же, можете быть уверены! Как и вы, господин Лукас. Я сейчас же позвоню в Дюссельдорф!

— Я полагал, что моя задача — искать для вас убийц вашего брата, — заметил я.

— Молчали бы уж, тупица несчастный! — рявкнула она. И переключилась на великана Русселя. — А вас, мсье, вас я…

— Ничего вы со мною не сделаете, — спокойно промолвил тот. — Разве что прекратите скандалить. Мы явились сюда не без причины. Мадам, вы плохо себя чувствуете?

— Вы же сами видите. — Бриллиантовая Хильда покачнулась. В самом деле она с трудом держалась на ногах или только прикидывалась, я не мог понять. — Мне совсем худо.

— А где же ваша медсестра?

— Анна?

— Да, Анна. Где она?

— Не знаю.

— Как это может быть?

— После завтрака я еще раз уснула. Вы меня только что разбудили. Утром я Анну видела. А сейчас она, вероятно, в своей комнате. Ведь я просыпаюсь в семь часов. А сейчас три.

Лакросс спросил горничную:

— Где комната сестры милосердия?

— На третьем этаже, мсье…

— Проводите нас туда.

— Вы этого не сделаете! — завизжала Бриллиантовая Хильда. — Разве у вас есть ордер на обыск дома?

— Нет, — спокойно ответил Лакросс. — И нам на это плевать. А ну, делайте, что вам велел комиссар полиции, иначе нарветесь на неприятности, — сказал он горничной. Та все еще колебалась и растерянно смотрела на Хильду.

— Хорошо, проходите вперед, — сказала та голосом, дрожащим от злости. — Но я пойду с вами.

— Мне казалось, что вы себя очень плохо чувствуете, — ввернул я.

— Знаете что, господин Лукас? — В голосе ее вдруг зазвучали интонации рыночной торговки. — Не суйте нос, куда не надо! Ну, пошли, ведите меня! — Она взяла меня под руку, и мы все пошли по коридору до мраморной лестницы, которая вела на третий этаж. Здесь коридор был ниже, да и двери комнат, выходивших в него, были не такие высокие.

— Вот ее комната, — сказала горничная.

Руссель постучал.

— Мадам Анна!

Никакого ответа.

— Мадам Анна, пожалуйста, откройте! Это полиция!

Ни звука.

— Могла она удрать? — шепотом спросил я у Лакросса.

— Но дом оцеплен. Если она еще была здесь, когда мы подъехали, она и сейчас в доме. Жюль!

Полицейский, вошедший в дом вместе с нами, выдвинулся вперед и подергал ручку двери.

— Заперто, — сказал он, нагнулся и заглянул в замочную скважину. — Но ключа изнутри нет.

— Взломайте дверь! — приказал Лакросс.

— Неслыханно! — завопила Бриллиантовая Хильда.

— Спокойно, — проронил Лакросс, малютка Лакросс, который некогда испытывал такой страх перед властными и богатыми, а теперь, видимо, вообще никого не боялся.

Полицейский — здоровенный детина — навалился всей тяжестью на дверь, потом с разбегу еще и еще раз. На третий раз дверь распахнулась, и полицейский влетел в комнату. Мы быстро последовали за ним. Комната была большая и обставлена старинной мебелью. Окна в ней были полукруглые и располагались у самого пола. Бриллиантовая Хильда, едва шагнув в комнату, издала душераздирающий крик и повалилась. Я вовремя подскочил к ней и успел ее подхватить. Она была без сознания — или только изображала обморок, но делала это блестяще. Тяжелое тело оттянуло мне руки, и я опустил ее на пол…

— Черт побери, — сказал Лакросс.

Поперек широкой кровати лежала медицинская сестра Анна из Милана; высокая, крепкая и при этом по-матерински мягкая женщина. Она тоже была вся в белом, но белое частично окрасилось красным. Голова как-то странно была повернута вбок, взгляд устремлен в потолок, а рот широко открыт. Рукоятка большого кинжала торчала из ее груди слева, где сердце.

62

Спустя полчаса на место прибыли эксперты из отдела убийств. С ними приехали доктор Вернон и налоговый инспектор Кеслер. Кеслер некоторое время назад позвонил в свой отель и поинтересовался, не просили ли ему что-нибудь передать. А в Центральном комиссариате, с которым он тут же связался, ему велели приехать сюда. Кеслера передернуло, когда он увидел тело мертвой медсестры.

— Кто мог это сделать?

Лакросс уже успел проинформировать его о событиях этого утра. И теперь ответил:

— Тот, кто хотел, чтобы она навеки умолкла, прежде чем ее смогут заставить говорить — теперь, когда и алжирец заговорил.

— Но как мог убийца узнать, что алжирец заговорил?

— Он мог это предположить. Мог видеть облаву на станции. Потом мы еще устроили алжирцу допрос. Так что времени у него было достаточно, — сказал я.

— Этот алжирец, — в раздумье протянул Кеслер. — Я все утро провел с Малкольмом Торвеллом на площадке для гольфа и выжал из него все дочиста о его деловых отношениях с Килвудом, о деловых связях всех этих воротил. Говорили мы и о том, как Килвуд завопил об алжирце из Ла Бокка, и Торвелл сказал, что это пьяный бред, такого алжирца просто нет на белом свете. Боже милостивый, а он, оказывается, есть. И пьянчужка Килвуд сказал правду.

— Разумеется, он сказал правду, — сердито буркнул Лакросс. — Потому его и прикончили. Кто-то испугался, что он выболтает еще больше. То есть по той же самой причине, по которой теперь убили медсестру.

А эксперты в это время расхаживали по комнате; они сфотографировали тело убитой и теперь посыпали графитовой пудрой мебель: искали отпечатки пальцев. Трупом они уже не занимались, за него некоторое время назад принялся доктор Вернон.

— Видит Бог, я вовсе не хочу вас торопить, доктор, — сказал Лакросс, — но, может быть, вы уже хотя бы приблизительно представляете себе, когда это произошло?

— Разумеется, нет, дитя мое, — ответил доктор и хихикнул.

— Ну хотя бы приблизительно.

— Трупное окоченение уже началось. Который сейчас час? Шестнадцать тридцать. Трупное окоченение несмотря на жару. Но в доме кондиционеры. Ну, ладно уж, дети мои, только из моей симпатии к вам и без гарантии. Эту женщину закололи не раньше десяти часов и не позже двенадцати.

— Вот видите, времени было более чем достаточно, — сказал Лакросс Кеслеру.

Тут вмешался я:

— Но ее комната была заперта. И ключа мы так и не нашли.