Отзовись!
Шрифт:
Осторожно на руки товарищей спустили раненых. Когда собрались почти все, кто-то спросил:
— А капитан где?
Чемериса не было, не возвратились с ним ещё четверо.
Трое солдат, не сговариваясь, аккуратно пригасили самокрутки и уползли на помощь. Один из них не вернулся, двое, помогая друг другу, в изорванных, вспоротых осколками полушубках, дотянулись до окопов, но перевалить через бруствер уже не смогли: не хватило сил.
— Эх, напасть какая! — сокрушённо повторил Расторгуев и, кряхтя, полез наверх.
Когда прошло полчаса, все поняли, что ждать Расторгуева нечего.
— Придётся пересидеть, — тихо произнёс сержант.
Постепенно
— Сапёр!
Сапёр всё ближе подтаскивал грузное тело капитана Чемериса, уцепившись за ворот его телогрейки. Солдаты бросились на подмогу. Чемериса уложили на дне окопа.
— «Сюрприз», — прошептал кто-то.
Все тотчас взглянули на ноги капитана. Правая вместе с сапогом была срезана у щиколотки противопехотной миной с праздничным названием: «Сюрприз».
Чемерис, не открывая глаз, сдавленным голосом позвал:
— Сапёр.
Лишь теперь все обратили внимание на исчезновение овчарки.
— Сапёр, — снова позвал Чемерис. Лицо его, серое, в копоти, выражало странное спокойствие.
— Придёт сейчас, — отвлекая, сказал фельдшер, осматривавший капитана.
Затылок раненого был в липких сгустках. Фельдшер озабоченно нахмурился. Санитар подал тампон, и фельдшер осторожно, поглядывая в лицо Чемериса, стал отирать кровь. Солдаты напряжённо следили за рукой фельдшера. Вдруг губы его дрогнули, и он облегчённо вздохнул: то была чужая кровь.
— Шапку, — бросил фельдшер.
К нему сразу протянулось несколько рук с ушанками, но фельдшер надел на Чемериса свою шапку, будто командовал лично себе. После этого фельдшер принялся обрабатывать искалеченную ногу. Голенище он разрезал и отбросил в сторону, прямо к ногам черноусого сержанта. Тот отодвинулся, чтобы ненароком не наступить, будто это была не кирза, а человеческая кожа.
— Сапёр, — опять позвал Чемерис и открыл глаза.
И, словно лишь сейчас услышав зов, сверху обрушилось гибкое могучее тело овчарки. Она раздвинула столпившихся солдат и уселась рядом с Чемерисом. И все одновременно увидели в крепких челюстях кирзовый опорок с застывшим в нём оранжево-красным месивом. Сапёр принёс это, как обычно приносил хозяину его сапоги.
Никто не решился скомандовать: «Дай!» На это имел право только капитан Чемерис, хотя то, что принёс Сапёр, уже не принадлежало ему.
— Дай, — без всякого выражения произнёс Чемерис.
Опорок мягко упал на землю.
— Перевяжите его, — тихо потребовал Чемерис.
На месте правого глаза Сапёра чернела запёкшаяся рана.
Закончив бинтовать ногу, фельдшер сказал санитару:
— Носилки.
— Перевяжите его, — твёрдо повторил Чемерис, он уже не закрывал глаза и не жмурил их. Боль замерла, чтобы потом, позднее, терзать ослабевшее тело.
Фельдшер взглянул на Чемериса и молча стал обследовать овчарку. Она вдруг сделалась послушной, как тяжело больной ребёнок, и тихо заскулила.
Двое солдат подняли носилки с раненым и двинулись по узкому извилистому проходу. Сапёр непривычно наклонил забинтованную голову и неотступно шёл за ними. Никто не пытался удержать его.
Когда уже в медсанбате капитана Чемериса вносили в санитарную машину, врач в белом халате с туго закатанными по локти рукавами притопнул ногой:
— Пшёл вон!
Но Сапёр, не обратив на это никакого внимания, впрыгнул в кузов «санитарки» и уселся рядом
с носилками. Его пытались выгнать, но ощетинившаяся огромная овчарка с забинтованным глазом выглядела столь грозно, что дотронуться до неё было страшно, а крики не оказывали никакого воздействия.— Принесите-ка палку! — распорядился врач.
Но в это время раздался предостерегающий крик:
— Воздух!
В небе угрожающе заныли «хейнкели».
— Ну вас! — нетерпеливо засуетился шофёр. — Едем или нет?
Врач, сдавшись, махнул рукой:
— Чёрт с ней, в госпитале отделаются.
Но в госпитале от Сапёра не отделались.
Чемерис, очнувшись после операции от наркоза, позвал овчарку. Он не успокоился, пока её не впустили к нему. Сапёра предварительно искупали и сменили повязку. Он терпеливо вынес процедуры, инстинктивно чувствуя, что иначе его не допустят к хозяину.
Так они и лечились вместе в одном госпитале, капитан Чемерис и овчарка Сапёр.
Сапёр поправился после ранения быстро, но долго не мог привыкнуть смотреть на мир только одним глазом. Постепенно он освоился со своим положением и с новыми, отличными от фронтовой жизни условиями. Сапёр стал заметно общительнее и добрее, особенно к людям в белых халатах, но навсегда сохранил неприязнь к закатанным рукавам. Его все любили в госпитале, баловали лакомыми кусочками, играли с ним. Сапёр возился с удовольствием, но ни за что не выполнял команды: «Взять!» Однажды у него на виду бросили колбасу: «Сапёр, взять!» Но Сапёр улёгся на траву, положил голову между вытянутых лап и тихонько, тоскливо завыл, вспомнив что-то далёкое-далёкое…
Из госпиталя Чемерис выписался спустя два месяца после войны. Он долго не мог решить, куда ехать, а тут подоспело письмо от бывшего ротного кашевара Ефима Михайловича Аплачкина. Он демобилизовался и вернулся к себе на маленькую станцию неподалёку от Владивостока.
—…Я в ту пору демобилизовался уже, подчистую ушёл. — Мой собеседник сожалеюще вздохнул. — Домик у меня тут. Вдвоём с женой, одни мы. Сынок в Силезии навечно полёг. Не приходилось в тех краях бывать?.. И мне вот тоже… Простите, величать вас как по имени и отчеству?
Я назвался, но Аплачкин, как и прежде, обращался ко мне безлично.
— Ну вот. Уговорил я капитана. Выдали ему документы до станции Залив, Приморской железной дороги. И на Сапёра выдали. От сопровождающей сестры капитан отказался, а за счёт этого, значит, выпросил литер на «служебную собаку-санитара породы восточноевропейская овчарка, по кличке «Сапёр». Сперва у меня жили, потом капитан свою квартиру получил.
Из-за каменистого мыса нарастал шум поезда. Пора было собираться.
— И поныне живут они вместе, капитан с Сапёром?
— А кто ж их разлучит?
«Разлука»
В долгу я перед ним: так и не представил тогда, на фронте, к награде, сам угодил в госпиталь. А сейчас что стоит бумага, подписанная офицером запаса? Да и не восстановить всего по порядку. Столько лет прошло…
Ночью автострада выглядела зимней рекой с чёрными полыньями воронок. Вдоль берегов торчали деревья с короткими бугристыми стволами и голыми растопыренными ветками. Деревья были похожи на старые, истрёпанные мётлы, воткнутые черенками в снег. Тёмные громады танков с вытянутыми хоботами орудий и распластанной чешуёй гусеничных траков будто окаменели, коснувшись мёртвой воды.