Оула

Шурыгин особо и не интересовался такой народностью как карелы, хотя и служил на их земле…. «А выходит, что у них с финнами языки схожи!.. А вдруг и вправду на чухонцев работает!? — подумалось Шурыгину. — И туда же в герои!.. Но уж нет, кол те в зад!..»

— Может ты это сдуру или случайно свой подвиг-то выдал? А-а?!.. И орденок-то этот, не поддельный ли?! — майор все больше и больше заводился. Он как зверь, который, замерев, стоял своими лапами на поверженной жертве в ожидании ее малейшего сопротивления. Чтобы, пусть даже при едва заметном шевелении, по Закону запустить в нее свои клыки и насладиться, упиться своей силой, своим превосходством, своим правом карать по своему усмотрению. Но жертва затаилась. Ее нужно было растормошить, заставить задергаться, огрызнуться.

— Григорий! — обратился он к дремлющему у двери охраннику. — Гриша, ты парень из мастеровых, ну-ка на, проверь на вшивость эту штуковину. Пощупай ее, молоточком постучи, надрез сделай. На, возьми! — майор протянул орден подходящему увальню с широченными, мозолистыми ладонями.

Шурыгин заметил, как ненавистью стрельнул взглядом Репин, как весь подобрался, заострился.

— Убежден, что фальшивый. Не так ли, Гриша?!

— Щас посмотрим, — Григорий деловито протянул руку.

— Не трожь орден! Не тебе и не тобой даденный, — тихо, почти шепотом процедил Микко.

— Что-о!? — майор аж привстал со стула. — Что ты сказал, сука!? Да я тебе за такие слова язык выдеру с корнем! Карел вонючий! — голос майора стал визгливый, глаза похолодели и стали похожи на шляпки от гвоздей. Даже волоски отлипли от плешины и криво вздыбились. — Я ж тебя в порошок!.. Ты у меня собственным говном подавишься!..

Григорий отдернул руку и поспешно встал за спиной у арестованного. С Зои тотчас слетела дремота, и она с азартом болельщицы уставилась на паренька. Скромный, с грустными глазами тот вдруг ощетинился. «Давай, давай еще…!» — мысленно подбадривала его Зоя, прекрасно зная, чем это все может кончиться. Ей ужасно нравилось, когда мужики дрались. Дрались в кровь, смачно, с хрустом, стоном, ошалело, переходя в исступление. Ей нравилось, когда сталкивались две силы — это так возбуждало ее. Зое всегда хотелось, сломя голову, броситься к победителю и самой почувствовать эту силу на себе и в себе.

— Я сказал, не трожь орден! Заслужи сначала, а потом хоть пили его, хоть кусай, хоть ешь!

У Шурыгина потемнело в глазах. Он машинально включил «прожектор», но и тот мало что дал. Несколько секунд майор не находил слов. Так ему еще никто не дерзил, пожалуй, даже с далеких времен гражданской. «Уж не провокация ли? — лихорадочно обдумывал он. — Может подсунули мне этого получухонца?! Сейчас вон сколько провокаторов, того и гляди с дерьмом и портупеей схавают и не подавятся! Хотя с другой стороны, его ведь чуть не убили в санитарной машине, да и свой человек все время с него глаз не спускал!?.. Не-е-ет, это борзота!..».

— Вста-а-ать!!! — майор не узнал собственного голоса, вернее визга.

— Гриша…, — тут же, почти шепотом выдавил Шурыгин, перебросив взгляд на охранника. Тот, не мешкая, привычно и довольно профессионально, сложив руки в «замок», как кувалдой, наискось ударил едва вставшего с табурета парня в бок. Сломав его пополам, уже ребром ладони несильно нанес удар по шее. Опилки заглушили падение тела.

Майора трясло как от холода. Это была крайняя степень его ярости. Даже Зоя с Григорием, насмотревшись подобных сцен, впервые видели шефа в таком состоянии. Ни кровинки в лице, волосы совсем отвалились от плешины, спутались паклей, смешно и некрасиво свисали с одной стороны головы, закрывая ухо. Глаза округлились и впились в поверженную жертву как клыки, ожидая, когда она очередной раз шевельнется. И действительно, едва Репин завозился, задвигался, пытаясь встать, опираясь руками в мягкий пол, как майор, растянув губы, словно в улыбке, подскочил к нему и со всего маху, будто мяч, поддел голову ногой. Хрустящий шлепок вновь заглушили опилки. Опрокинув парня навзничь, майор, диковато таращась, схватил со стола орден и, чуть наклонясь, бросил его на грудь пленника. Наклонился еще раз, брезгливо поправив его так, чтобы штырек крепежного винта уперся в гимнастерку. Затем выпpямился и ударом ноги вогнал его каблуком в грудь. Голова и согнутые в коленях ноги Микко вскинулись кверху, внутри у него что-то глухо лопнуло.

— На тебе твой орден…, получай!.. Получай герой х…вый!.. Тварь нерусская!.. Мне по х…, кто тебе его вручал!.. — майор зверел на глазах. Он все вбивал и вбивал орден в грудь парня. — Калинин говоришь?! На тебе Калинин!.. Малинин?!.. Вот тебе Малинин!..

Из носа и рта Микко начали вздуваться и лопаться розовые пузыри, тело уже вяло дергалось, реагируя на удары.

— Может, Бухарин?! — не унимался обезумевший Шурыгин. — На тебе Бухарин!.. А может — сам Стали…?! — нога Шурыгина повисла в воздухе. Он так и застыл, цепенея от ужаса, постепенно сжимаясь, превращаясь в маленького, жалкого человечка, с распушившейся полуголой головенкой. Стало абсолютно тихо и от этого страшно. Медленно-медленно майор опустил ногу, будто боясь разбудить скрюченного, изломанного человека. И вновь Зоя, и Григорий увидели как крупно, по-другому затрясло шефа.

Шурыгину стало совсем темно. В груди слева больно кольнуло, будто вошла иголка. Он приходил в себя. — «Что это?! Что со мной?» — Шурыгин даже слегка потряс головой. Боль стала отпускать, но тут же гулко ударило внутри и сразу же отозвалось в висках, и еще раз, и еще. Стало проясняться. Выплыл из темноты Григорий, со страхом глядящий на майора. — «Ax слышал, гаденыш?!..» — майор с нескрываемой ненавистью смотрел на охранника. И тут же стало в такт с сердцем стучать: «Кто еще, кто еще, кто еще!?..»

Шурыгин стал затравленно оглядываться. Перепуганная Зоя опустила глаза, вжалась в свой стул. «Нет, эта дура своя в доску, — взгляд майора лихорадочно заметался по комнате, тяжело упираясь то в двери, то в вентиляционную решетку. — А там что, сверху? Ах да, мой кабинет. А как далеко от дверей второй охранник?..»

Шурыгин быстро трезвел.

— Григорий, а где Силин? — майор едва выговорил фамилию второго охранника. Язык как жестяной плохо слушался, ломался и шуршал в пересохшем рту.

— Вроде там, наверху, — Григорий продолжал с недоумением и страхом смотреть на шефа.

— А ну, посмотри за дверью! — язык начинал уже лучше ворочаться. Григорий торопливо выглянул за дверь.

– Да, наверху. Нет здесь никого, — закрывая дверь, проговорил охранник. В голову ему билось, как мотылек в стекло, нехорошее предчувствие. Это билась тревога. Она спешила предупредить об опасности, исходящей от майора, но разум не слышал. Он заставлял подчиняться начальнику, неукоснительно выполнять любые приказы.

— Достань наган, Григорий, — майор уже вернулся к столу, успокоился и рылся, как показалось Зое, в ящике.

— Дак…, это…, товарищ майор, может это…, может в двенадцатой камере его…, — охранник нерешительно paсстeгивaл новенькую, xpycтящyю кобуру.

— Ты не понял?!.. — майор проговорил еще тише. Григорий медленно, нерешительно достал пузатенький наган и, взведя курок, подошел к Микко, который, мелко похрипывая, тихо дышал.

Зоя неотрывно смотрела на ствол, из которого вот-вот вырвется снопик огня, а с ним кусочек смерти, который прекратит мучения парня. Григорий прицелился в голову лежащего Микко и застыл, ожидая команды.

Больно хлестнул по ушам выстрел. У Зои в голове что-то лопнуло и невыносимо зазвенело, будто ее всю засунули в колокол. Голова охранника дернулась, откинулась назад, высветив в луче лампы-прожектора его лицо с недоуменным взглядом и нелепым черным пятнышком над правой бровью. Сложившееся тело грузно рухнуло на пол.

«Bce…, теперь меня…,» — в ужасе подумала Зоя. Она медленно, с усилием поворачивала голову навстречу своей смерти. Но майор деловито убирал в стол наган.

— Ну, ну малышка, успокойся, уже все…, больше шуметь не буду, — и подойдя вплотную, прижал ее голову к своему мягкому животу. — Все Заюшка, все, — добавил он озабоченно. — Григорий, понимаешь ли, сам виноват. Был бы глухонемой, остался 6ы живым. Ха-ха-ха! — майор искусственно засмеялся. — Правда, тогда его бы не взяли служить в органы. Ха-ха-ха!