Овадия-увечный

Подошел к дому свахи. Издали приметил фигуру женщины, смотрел на нее и не мог понять: Шейне Сарел это или не Шейне Сарел? Ведь не суббота сегодня и не праздник, что ж она сидит на завалинке? Нечего разве ей делать? Не осталось никакой работы? Или, не дай Бог, была больна и до сих пор не в силах трудиться? Тотчас подойдет к ней и скажет: видишь, Сареле, жизнь моя, мы с тобой одна душа и одно тело. Это как заболит у человека одна нога, а все тело чувствует, так и мы с тобой: я захворал, и ты за мной следом. Слава Богу, что уже выздоровели и окрепли. Видишь, Шейне Сарел, хоть сердце у меня и щемит, как подумаю, что ты была больна, но уповаю, что не случится такого в будущем, и тем утешаюсь. Или, может, вообще ошибся он, и это вовсе не Шейне Сарел — вовсе другая женщина? Ведь ребеночек у нее на руках. Кому подобен дурак, не узнавший жены своей?

Смотрел Овадия на крупный и пышный стан той женщины, и лицо ее делалось все более и более чужим. И охватила его великая печаль. Полагал Овадия, что пришел к своей нареченной, а приблизился немного и нашел другую. Стоял и звал: Шейне Сарел, Шейне Сарел! Не потому, что мог еще воображать, будто она Шейне Сарел, но чтобы точно убедиться, что не Шейне Сарел она. И не было ответа. Подошел он вплотную к завалинке.

Шейне Сарел сидит на завалинке, грудь ее обнажена, и младенец в ее объятиях. Тяжелый подбородок уперся в грудь. Поглядел Овадия перед собой, обхватил одной рукой покрепче костыль, а вторую засунул в карман, где конфеты. Начали конфеты таять в его руке, и липкая жидкость стала сочиться между пальцами. Подняла Шейне Сарел голову и прикрыла грудь. Принялся младенец кричать и потянулся ручонкой к груди. Всунула Шейне Сарел сосок ему в рот и закричала:

— Ах ты, ублюдок, на, на — соси и подавись!

Вцепился ребенок в материнскую грудь всеми десятью пальчиками, рыжие волосенки торчат из-под чепчика. Посмотрела Шейне Сарел на Овадию, потом на младенца, и зеленые глаза ее вспыхнули гневом. Стоит Овадия — рот раскрыт и язык прилип к гортани — как камень, который некому сдвинуть. А конфеты в руке его тают и иссякают. Младенец присмирел и сосет материнскую грудь с тихим причмокиванием. Переложил Овадия конфеты в правую руку, а костыль в левую. Младенец насытился и разжал одну ручку, скатилась она с груди Шейне Сарел. А Шейне Сарел все никак не успокоится от злобы своей. Не решился Овадия отдать ей конфеты, склонился над младенцем и вложил их в его ручонку.

1921