Овсянки (сборник)
Шрифт:
мы не материмся по-русски. это непростительно. и не помним собственных заветных слов. но кто-то привез давно это слово — манянь — от вологодских коми — из близкого солнечного созвучного нам языка. оно очень быстро распространилось среди мери. что такое манянь — в коми знает каждый ребенок — и частенько получает за него от взрослых по губам. манянь — это слово-женщина. это под животом. это там — где волосы, на которые мы вяжем разноцветные нити — если женщина выходит замуж или мертва. ма — это мед. нянь — это хлеб. с коми перевод дословен. мы с удовольствием восприняли — и говорим ‘мед и хлеб’. можно ‘хлеб с медом’. очевидно мерянское имя было близким по смыслу.
машины уже текли лентами. нами езжены-переезжены эти дороги. но видно мирон алексеевич был слишком далек — где-то с живой танюшей. мы не повернули вовремя вправо — и влетели в молочаи — и увязли в них.
я предложил — раз уж закрутились молочаями — не заехать ли в ‘мегу’? — купим там уголь для шашлыков. крюк сделаем незначительный. после мызинского моста проедем на федяково — а потом уж вернемся к оке и двинем на нужный нам богородск — на мещерскую поросль. мирон алексеевич радостно кивнул. березовый уголь лежал повсюду. но видимо хотелось ему как и мне попасть сейчас в гипермаркет — в его сияюще-леденящую атмосферу. там много женщин — и все живые. там много негреющих огней.
ползли в пробках — молчали — наконец подъехали — припарковались со стороны ‘оби’. я хотел было загнать дутых птиц в клетку. они не согласились. пусть. мы закутали голову танюши. спросив разрешения у мирона алексеевича — я насыпал полную горсть кормовой смеси — и ударил ей о потолок. зерна рассыпались по всей машине. вы ешьте — а мы пошли.
нам тут было довольно уютно — мы топали, топали… прошагали всю ‘мегу’ насквозь. отвечали на взгляды консультанток — молодых и милых. поели икеавских сосисок — чтобы быстро покончить с голодом. сходили в туалет. повернули в обратный путь. я заметил черный телескоп в каком-то отделе — и подошел к нему. подплыла душистая девушка лет двадцати — и мне про него рассказала. я поблагодарил — она попрощалась. мы забрели в ‘оби’ — взяли тележку — отыскали уголь. положили четыре самых больших мешка. чуть постояли в кассу. расплатились. двинулись было вниз. но на травелаторе тележку спускать нам не дали. из-за выпущенной из рук такой же тележки здесь недавно оказывается погиб малыш. кое-как мы взвалили на плечи этот увесистый уголь — и пошагали к джипу.
за ольгино нас остановил дорожный патруль. сырая-тестяная физиономия в фуражке отсалютовала мирону алексеевичу. мы показали ей свои физиономии — примерно такие же. — откуда вы? — из неи. — куда едете? — в мещерскую поросль. — что везете? — веретеницу. она умерла. тестяная физиономия отсалютовала еще раз — и скрылась. мы поехали. в молочаях и его ближайших окрестностях живет и работает очень много мери. дорожные инспекторы — так через одного они. медленно и верно меря поступает на эти должности. чтобы днями и ночами наши траурные машины беспрепятственно шли. на дорогах ивановской и костромской областей мерян с жезлами и в форме под восемьдесят пять процентов. да и оставшиеся пятнадцать про нас осведомлены.
после богородска мы не пошли той же трассой в привычную ворсму — а двинулись на мещерскую поросль узкими асфальтами сквозь вечерние села некогда шуклинской муромы. мы петляли — перепрыгивали невидимые реки — освещали фарами жидкие улицы — пьяных и псов на них. чуть не переехали упавшую под колеса бабулю. резко остановились — танюша от этого с сидений сползла. упала бы и вовсе — не дали красивые угольные мешки. они стояли тут же за спинками наших кресел — и заполняли пустоту, предназначенную ногам пассажиров сидящих позади. но все равно пришлось выходить — и поправлять татьяну. овсянки — пока мы прыгали ухабами — носились по салону как стрижи. это был последний участок нашей дороги. в девять вечера мы въехали в мещерскую поросль. город горбатов на оке. на гербе его цветет яблоня.
подъехали к фирменному магазинчику канатно-веревочной фабрики. он конечно же был закрыт. мирон алексеевич набрал по мобильному продавца сережу — и попросил его прийти. сережа пришел — и продал нам горбатовской веревки. принес ножи. сережа был мудрый. ему уже под семьдесят.
нельзя сжигать в темноте. ночевать в гостинице с таней — тоже. сережа не звал нас к себе — ведь мы бы не согласились. прокатившись через горбатов — мы выехали к склонам у оки — встали на одном из них в покрывавшем вершину лесочке. будем ждать до утра.
мы слушали радио. нам хватило дневного дыма. мы уснули легко — и таня не снилась нам.
умывались — поливая друг другу из пластиковой бутылки —
в половине пятого утра. зубная паста была в салоне у мирона алексеевича. и щетки — его и танина. он чистил таниной — а я пальцем. снег не падал — но местами тускнел. было темновато. мы сидели в машине. медовый месяц? — а почему здесь?— ехать далеко не хотелось. оба мы школьниками не раз проплывали по оке. таня в эту реку тогда еще влюбилась — да и я всегда был и буду ей рад. сняли дом — и после свадьбы приехали. правда на неделю — а не на месяц. а мещерская поросль — так это ведь так красиво! удивительно хрупкий октябрь был. в магазинах пустота — и на улицах. 1990-й. а у нас — припасы к свадьбе. тане девятнадцать. мне тридцать четыре. в неограниченном количестве мед и хлеб.
было мусорно — из-за овсянок. мы еще посидели так. овсянки меня не слушались — не хотели в клетку. охраняйте танюшу. — сказали мы им. и отправились готовить место.
мы нашли его быстро. и поляна вроде бы — и река видна. надо чтобы рядом была река. ведь она размывает и уносит горе. мы уцепимся глазами за нее.
мы вернулись — и вынесли в одеяле таню. оставили гелендваген открытым. овсянки полетели — то следом то впереди. положили на север головой — к нашей нее. развернули одеяло. сходили несколько раз туда-сюда — прежде чем вынесли все необходимое. я резал веревки. мирон алексеевич чуть поодаль открывал керосин — бутылку к бутылке. черенками и топорищами мы обвязали танюшу. она была очень сильно мертва. мы снова подняли ей платье — бережно на живот. открыли украшенные женские волосы. поджигать будем именно здесь. под голову тане высыпали уголь. как валом огородили все тело ее углем. овсянки то взлетали — то садились на землю. они были рядом. мы взялись за керосин. первые две бутылки мирон алексеевич вылил прямо на танечкин мед и хлеб.
запах керосина самурайской саблей рубанул воздух и разорвал все наши связи с танюшей.
мы не встретимся. у мери нет богов — только любовь друг к другу.
таня козлова — в девичестве овсянкина — горела. скрипело — щелкало — пахло. овсянки вились близко — насколько могли. в этом гукающем полутреске мирон алексеевич снова запустил в мобильном запись живых танюшиных языка и губ. несмотря на поющий костер — мы отчетливо ее слышали. потом мирон алексеевич эту запись стер.
чтоб ничего почти не оставалось от костей — мы доплескивали керосин. досыпали уголь. сливали бензин из гелендвагена. принесли забытую танину подушку — и сожгли тоже. подтаскивали заранее замеченные сырые упавшие ветви. они шипели и смешивали запахи. смотрели и смотрели на лежащую внизу оку — незастывшую нашу душу.
кости остались. хоть и еле-еле. мы все сделали грамотно — но они всегда остаются — если не строить над мертвым сруб. но сруба мы не могли себе позволить. жили бы если в лесной деревне — если бы там же и жгли — то да. а тут же кругом люди. нужно все делать быстро — пока например горбатовские замечательные дети не прибежали посмотреть что тут за костерок. и мы привыкли хладнокровно относиться к костям. хоть лучше конечно чтобы их не было — чтобы оставалось лишь темное на земле пятно. прах от татьяны вместе с головешками мы закатили палками в единственный несожженный из-под угля мешок. спустились вниз — и высыпали в реку. отмылись от копоти заодно.
как и тогда с отцом — обратив маму и сестренку в теплый ветер на костре в ужуге — мы были с моим директором спокойными, усталыми, живыми.
вернувшись к месту сожжения — в тот самый мешок сложили пустые керосиновые бутылки. я совсем забыл про овсянок. где они? впрочем ладно. летите в лес. живите теперь на воле. но овсянки оказались в джипе. я улыбнулся: умницы мои…
дымить теперь не было смысла. ведь дымом мы пропитались насквозь. впервые мы закурили. в горбатове отдали сереже ножи. в ближайший контейнер выбросили бутылки. поехали удобной дорогой на ворсму. мы были обессилены. голодны. сексуально напряжены. но нам было радостно. и да! — легко смертельно. едем в молочаи! едем в молочаи! помоемся и отдохнем. не поедем сегодня в нею. в густых молочаях укроемся до следующего утра. гостиница ‘волжский откос’ с кусочком верхне-волжского бульвара — больше нам ничего не нужно. в радио пел таркан. самую известную песню. аламадан айрылык олмаз… я подумал что он не турок — а только что сжегший свою веретеницу костромской меря. сказал об этом мирону алексеевичу — он с благодарностью улыбнулся мне. танцевали ноги и руки.